Рассказы о Господе Боге

Рильке Райнер Мария

– Ты ее тоже знаешь?
– обратился доктор к шурину.

– Д-да-а, немного. Она ведь здесь довольно известна. Супруги переглянулись, как посвященные во что-то. Доктор понял, что им неприятно об этом говорить, и больше не расспрашивал.

Тем охотнее вернулся к этой теме господин советник за кофе, когда хозяйка оставила их вдвоем.

– Эта Клара?
– спросил он с хитрой улыбкой, рассматривая пепел, падающий с его сигареты в серебряную пепельницу.
– Она, должно быть, была тихим, но однако же отвратительным ребенком?

Доктор молчал. Господин

советник доверительно наклонился к нему.

– Это была целая история! Ты разве не слышал?

– Но я же ни с кем об этом не говорил.

– Зачем говорить, - советник тонко улыбнулся.
– Об этом можно было прочитать в газетах.

– О чем?
– нервно спросил доктор.
– Так вот, она унеслась от него, закусив удила. Фабрикант выдал это поразительное сообщение и теперь, за облаком дыма, тая от удовольствия, ожидал эффекта. Не дождавшись, сделал озабоченное лицо, выпрямился и начал, словно обидевшись, протокольным тоном:

– Хм. Ее выдали за советника по строительству Лера. Ты его уже не знаешь. Человек не старый, моих лет. Богат, очень порядочен, знаешь ли, в высшей степени порядочен. У нее не было ни гроша, к тому же, она некрасива, не получила воспитания и так далее. Но советник и не искал светскую львицу, ему нужна была скромная хозяйка. Но эта Клара - она была повсюду принята в обществе, к ней относились благожелательно, - да, люди ведут себя прилично, - она, стало быть, могла бы поставить себя без особого, знаешь ли, труда, так вот эта Клара, не прошло и двух лет со свадьбы, сделала ручкой. Представь себе: сбежала. Куда? В Италию. Маленькая увеселительная прогулка, разумеется, не в одиночестве. Советник, мой хороший друг, человек чести, муж...

– Так что же Клара?
– перебил его доктор и встал.

– А, ну да. Небеса ее покарали. Предмет ее, говорят художник - вольная, знаешь ли, птица и все такое, - так вот, когда они вернулись из Италии в Мюнхен, предмет то - адью, только его и видели. Теперь сидит с ребенком.

– В Мюнхене?
– доктор Ласман шагал в волнении взад-вперед.

– Да, в Мюнхене, - ответил советник и тоже поднялся.
– Между прочим, она теперь, должно быть, влачит самое убогое существование.

– Что значит убогое?

– Ну, - советник посмотрел на сигару, - материально, и потом, помилуй, такая особа...

Он вдруг положил свою холеную белую руку на плечо шурина и в его голосе что-то забулькало от удовольствия:

– Знаешь, говорят еще, она живет тем, что... Доктор резко повернулся и вышел из комнаты. Господин советник, рука которого так внезапно упала с родственного плеча, через десять минут опомнился. Потом пошел к жене и сказал угрюмо:

– Я всегда говорил, что твой братец со странностями. Задремавшая было жена сонно зевнула:

– Ах, Боже мой, ну да.

Через две недели доктор уехал. Он вдруг понял, что не найдет здесь свое детство. В Мюнхене он отыскал в адресной книге: Клара Зельнер, Швабинг, улица и номер. Он дал ей знать о своем прибытии и отправился по адресу.

Стройная дама встретила его в комнате, полной тихого, доброго света.

– Георг, и вы вспомнили

обо мне? Доктор остановился пораженный.

– Так вот вы какая, Клара.

Ее лицо с ясным и открытым лбом было спокойно, она словно хотела дать ему время, чтобы он ее окончательно узнал. Он долго всматривался, наконец нашел в ней что-то какую-то черту, которая убедила его, что перед ним действительно стояла подруга его детских игр. Он снова пожал ее руку, потом медленно выпустил ее и осмотрелся в комнате. В ней не было ничего лишнего. На столе у окна лежали книги и исписанные листы бумаги, за которыми, видимо, Клара только что сидела. Стул был еще выдвинут.

– Вы писали?
– и доктор почувствовал, как глупо прозвучал его вопрос. Но Клара непринужденно ответила:

– Да, я перевожу.

– Для печати?

– Да, - сказала Клара просто.
– Для одного издательства.

Георг заметил на стенах несколько итальянских репродукций. Среди них "Концерт" Джорджоне.

– Вам это нравится?
– Он подошел к картине.

– А вам?

– Я не видел оригинала. Это во Флоренции?

– В Pitti [Палаццо Питти, дворцовая галерея во Флоренции]. Вы должны туда съездить.

– Для этого?

– Для этого.

Она излучала какую-то простую чистую радость. Доктор выглядел задумчиво.

– Что с вами, Георг? Вы не хотите сесть?

– Мне грустно, - сказал он медленно.
– Я думал... но у вас совсем не убого, - вырвалось у него. Клара улыбнулась.

– Вы слышали мою историю?

– Да, то есть...

– О, - перебила Клара, заметив, что он хмурится, - люди не виноваты, что говорят об этом иначе. То, что мы переживаем, редко можно выразить в словах, и кто пытается все же об этом рассказывать, поневоле впадает в ошибки.

Они помолчали. Потом доктор спросил:

– Что сделало вас такой доброй?

– Все, - ответила она тихо и мягко.
– Но почему вы спрашиваете об этом?

– Потому что... потому что вы, собственно, должны были сделаться черствой. Вы были такой слабый, беспомощный ребенок, такие дети или трубеют, или...

– Или умирают, хотите сказать. Ну так я и умерла. О, я была мертва много лет. С тех пор, как мы с вами расстались там, дома, вплоть до...
– Она взяла что-то со стола.
– Посмотрите, это его портрет. Он немного льстивый. Его лицо не такое ясное, но лучше, проще. Потом я покажу вам и нашего ребенка, он сейчас спит здесь, в соседней комнате. Мальчишка. Зовут Анжело, как и его. Он сейчас далеко, в отъезде.

– И вы совсем одна?
– спросил доктор рассеянно, все еще рассматривая портрет.

– Да, я и сын. Разве этого мало? Анжело художник. Его имя мало известно, вряд ли вы о нем слышали. До самого последнего времени он боролся: с миром, со своими планами, с собой и со мной. Да, и со мной: я ведь целый год упрашивала его ехать. Я чувствовала, что ему это необходимо. Однажды он спросил в шутку: "Я или ребенок?" Я сказала: "Ребенок", -- и он уехал.

– И когда вернется?

– Не раньше, чем мальчик научится выговаривать свое имя, так мы договорились.