Рассказы о литературном институте

Белокопытов Александр

А сам Вадим Степанцов! Мало того, что он — поэт, стихи и песни пишет, так ведь еще сам и запел. Голос-то у него мощный оказался, почти оперный баритон. Как выйдет на сцену, да как запоет! Иногда его даже, голос-то, сдерживать приходится, как лошадей вожжами, чтоб мальчишки и девчонки не оглохли, которые послушать пришли. Он им правду про пионеров и пионервожатых поет. А то досталось ему от них, когда в пионерлагере был. Целые баллады пишет. И ведь не доверил никаким певцам песни свои петь: ни бабам, ни мужикам. Шибко жирно будет. И ансамбль у него — свой, ни к кому на поклон идти не надо. Один парень на гитаре играет, другой — в барабан долбит. Нашел самых

талантливых ребят и пригласил. Конечно, каждый пойдет к Вадиму Степанцову с удовольствием. Потому что он в Литинституте учился и на все руки мастер. А теперь еще он и по телевизору постоянно выступает, рассказывает взрослым и детям, что такое хорошо, и что такое плохо. А то не все знают.

А теперь еще и Сергей Соколкин от них не отстает. Тоже ведь наш студент! Тоже к песням ключик подобрал. Он хоть и помоложе будет Пеленягрэ со Степанцовым, но зато — бойкий, шустрый. Этот просто так не угомонится. Он и старших товарищей может на крутом вираже обойти. Вот, к примеру, как Лариса Долина исполнила его песню про три чайных розы, так — все. Хочешь не хочешь — а подвинься, принимай нового поэта-песенника. Естественно, всем, и нашим и вашим, пришлось подвинуться. А плечи у Сергея Соколкина широченные. Он всех растолкает. Только своих, конечно, литинститутовских, не будет. Так и станут они, только втроем, на песенном небосклоне сиять. А то еще и другие пытаются сиять. В Литинституте ни дня не учились, а туда же! Пусть в другом месте сияют.

А ведь я с Сергеем Соколкиным когда-то жил радом. В аккурат, напротив наши комнаты были. Надо — я к нему по-свойски зайду, надо — он ко мне. Так что на моих глазах его поэтический и песенный подвиг начинался. Бывало, высочит весь в поту, в мыле, в душ побежал… Ну, наверное, опять стихотворение хорошее написал. А как же иначе? Хорошее стихотворение просто так не напишется. Тут надо взмокнуть не один раз. Потому что — это труд. А насухую — одна только рифмованная глупость пишется.

Так мы и жили не тужили, тихо и гладко, последним делились… Пока перестройка не наступила. Ну, а уж как перестройка наступила, сказали, что теперь все что хочешь думать можно и все что хочешь говорить. Даже — и голос сорвать. Тут и Старый Арбат забурлил и зашумел, стали там все собираться и кучковаться, кто давно хотел что-нибудь сказать, да не мог, не давали ему рта разинуть. Ну и свобода купли-продажи пошла там же. Вместе со свободой слова художники стали своим барахлом трясти — картинами и матрешками.

А Сергей Соколкин хитрее всех оказался. Взял да и написал несколько стихотворений на актуальные темы с политической окраской. Разоблачил в них и коммунистов и фашистов, и их прихвостней. И вышел с утреца на Старый Арбат. И давай во весь голос читать стихи народу, который истосковался по хорошим стихам, и по правде, которая в стихах. А рядом — шляпу положил. А что? Нормально. Почему художникам можно свои картинки продавать, а поэту стихи — нельзя? Тоже можно. Почитал он народу стихи свои часа три, пока не охрип, изругал Советскую власть как мог. Поглядел в шляпу — а туда и правда много накидали: и рублей, и мелочи, и долларов позорных. В общем, на ура прошло выступление. Люди все ладони отхлестали. Потому что у него в стихах — одна голая правда была. Прибежал Сергей Соколкин в общежитие довольный, дальше некуда: и как поэт прославился, и еще денег накидали заработал честным трудом. На следующий день пошел на Старый Арбат — тоже самое. Что не скажет — все на ура.

Да прослышал я про это дело… Я-то напротив живу, все примечаю. Гляжу, второй раз пришел человек —

денег полные карманы.

Мне даже дурно стало. «Во, — думаю, — дает! Из ничего, из воздуха сделал!» Свои карманы вывернул, а в них — один свист. Ничего не прибавилось. Что за черт! А мне-то ведь деньги тоже необходимы. Но я-то пока никак не могу выбраться на Старый Арбат. Да и стихов у меня таких нет. Их у меня вообще — нет. «Что бы, — думаю, — такое провернуть, чтоб часть его денег да мне перепадала?»

И придумал. Решил ему книги продавать. А тогда с хорошими книгами напряженка была. Не было их просто. А если были — то мало. Короче голодуха на духовную пищу. Вот я и решил предложить ему с накруткой, по свободно коммерческой цене. Но не слишком наворачивать, а то он парень ушлый, лучше меня в ценах ориентируется. А так, чтоб и ему выгодно было, и мне.

Не успел он в третий раз прийти с Арбата, а я уже тут как тут, толкусь у его комнаты… Тоже хочу деньгами разжиться, оторвать от его барыша себе в карман. А сам уже стопочку подобрал, штук десять.

Подмигиваю ему, говорю, вроде как по секрету, чтоб другие ушастые не услышали:

— Серега, есть особо ценные книги, специально для тебя приберег…

— А какие? — сразу встрепенулся он. А книг, надо сказать, у него и своих было много, и читал он их, конечно же. Был к ним неравнодушен, так же как и я.

— Бодлер есть… — подмигнул я ему, держу все по прежнему в строжайшей тайне, чтоб другие покупатели не налетели, и еще несколько авторов назвал… А книги, надо признать, я ему хорошие предлагал, фуфла у меня просто не было. Жалко продавать, но — надо.

— Какой такой Бодлер? — сразу оживился Сергей Соколкин.

— Да уж такой… Тот самый Бодлер… «Литпамятник»… И, заметь, в твердой обложке…

— Да ты что?! В твердой обложке? Давай, посмотрим… — Вижу по глазам — заинтересовался.

Я — нырь к нему с книгами, разложил на кровати… Сам стою, вздыхаю, дескать, жалко расставаться. Действительно — жалко.

Посмотрел он все быстро, внимательно, полистал, на вес попробовал…

— Сколько? — спросил.

Я назвал цену. И того, и другого, и третьего… Он подумал… И купил все сразу, не торгуясь. И Бодлера купил без торга. А я за Бодлера запросил дорого. Не совсем, но — круто. А Бодлер да еще в твердой обложке стоил тогда бешено. Редкость был — великая. Так и разошлись мы с ним довольные, оба… Он себе книги приобрел, а я себе — деньги выручил. Мне — на хлеб и на молоко, а ему — духовная пища.

Раза три я ему таким макаром и продал книги. Специально подбирал к его приходу… А потом, — или он перестал брать, стал меньше зарабатывать, или книг хороших у меня уже не добывалось, нечего было ему выставить, — уже и не помню — расстроились наши торговые дела… Но несколько хороших куплей-продаж у нас получилось.

Так что Сергей Соколкин свои деньги на Старом Арбате честно зарабатывал, а я — в общежитии прямо, не отходя от кассы, тоже честно зарабатывал, состригал с его выручки себе клок. У каждого — свои заработки. Я — тоже предприимчивый.

Деньги мне, правда, не пригождались. Не успевали пригодиться. Потому что дружков у меня было — много. Только, бывало, от него прибегу… Хочу побыстрее деньги спрятать, засунуть куда-нибудь, хоть за обои, что ли? Не успею спрятать — тут уже кто-то в дверь ломится! Ну, открываешь, естественно, а то дверь вынесут, они дружки такие, от них не спрячешься. Открываешь — стоит корешок.

— Ну что, Сань, продал Соколкину книги? — а сам облизывается.

— Ну продал… — ответишь понуро. Радоваться-то нечему.