Рассказы о людях необычайных
Шрифт:
– Вот что, – сказала она, уходя, своей Цяонян, – молодой человек оказал нам услугу, принес письмо. Оставим его пока да позовем нашу Третью в качестве подруги сестры для него. Тем временем мы его снова запрем, чтоб отстранить от него надоедливых посетителей!
И вышла за дверь.
Студенту было скучно. Он кружил по комнате и время от времени подходил к дверной щели, словно птица, выглядывающая из клетки. Завидит Цяонян – и сейчас же захочется ее поманить, все рассказать… Но конфузился, заикался и останавливался. Так тянулось время до полуночи. Наконец вернулась
– Заморили скукой молодого господина! Третья! Можешь войти поклониться и попросить извинения!
Тогда та, которую он встретил на дороге, нерешительно вошла.
Обратясь к студенту, подобрала рукава и поклонилась. Женщина велела им называть друг друга старшим братом и сестрой.
Цяонян хохотала:
– Старшей и младшей сестрой… Тоже будет хорошо!
Все вместе вышли в гостиную, уселись в круг. Подали вино. За вином Цяонян в шутку спросила студента:
– Ну, а что, скопец тоже волнуется при виде красавицы или нет?
– Хромой, – отвечал студент, – не забывает времени, когда ходил. Слепой не забывает времени, когда ви- дел.
Все расхохотались. Цяонян, видя, что Третья утомлена, настаивала, чтобы ее оставили в покое и уложили спать. Женщина обратилась к Третьей, веля ей лечь со студентом. Но та была вне себя от стыда и не шла. Хуа сказала:
– Да ведь это мужчина-то мужчина, а на самом деле – покойник! Чего его бояться?
И заторопила их убираться, тихонько шепнув студенту:
– Ты за глаза действуй как мой зять. А в глаза – как сын. И будет ладно!
Студент ликовал. Схватил девушку за руки и залез с ней на кровать. Вещь, только что снятая с точильного камня, да еще в первой пробе… Известно, как она быстра и остра!..
Лежа с девушкой на подушке, Фу спросил ее: что за человек Цяонян?
– Она мертвый дух. Талант ее, красота не знают себе равных. Но судьба, ей данная, как-то захромала, рухнула. Она вышла замуж за молодого Мао, но тот от болезненного состояния стал как кастрат, и когда ему было уже восемнадцать лет, он не мог быть как все люди. И вот она, в тоске, которую ничем нельзя было расправить, унесла свою досаду на тот свет.
Студент испугался и выразил подозрение, что Третья и сама тоже бес.
– Нет, – сказала она, – уж если говорить тебе правду, то я не бес, а лисица. Цяонян жила одна, без мужа, а я с матерью в то время остались без крова, и мы сняли у нее помещение, где и приютились!
Студент был ошарашен.
– Не пугайся – сказала дева. – Хотя мы, конечно, бес и лисица, мы – не из тех, которые кому-либо вре- дят!
С этой поры они стали проводить вдвоем все дни, болтая, балагуря…
Хотя студент и знал, что Цяонян – не человек, однако, влюбленный в ее красоту, он все досадовал, что нет случая ей себя, так сказать, преподнести.
У него был большой запас бойких слов. Он умел льстить и подлаживаться, чем снискал себе у Цяонян большие симпатии. И вот однажды, когда обе Хуа куда-то собрались и снова заперли студента в комнате, он, в тоске и скуке, принялся кружить по комнате и через двери кричать
– Как жаль! Такой ты милый мальчик, а вот в этом месте – увы! – не хватает!..
Не окончила она еще этих слов, как натолкнулась рукой на полный обхват.
– Как? – вскричала она в испуге. – Прежде ведь было такое малюсенькое, а теперь вдруг этакий канатище!
Студент засмеялся.
– Видишь ли, – сказал он, – в первый-то раз мы застыдились принять гостью – и съежились. А теперь, когда над нами глумились, на нас клеветали – нам невтерпеж: дай, думаем, изобразим, что называется, «жабий гнев» [49] .
49
«Жабий гнев». – Существует древний рассказ: князь страны Юэ, выйдя из дворца, увидел сердитую жабу и простерся перед ней. Все недоумевали. «Вот ведь какая она сердитая! – сказал он. – Как не поклониться ей!» И все храбрецы вокруг тоже присоединились к князю.
И свился с ней в наслаждении. Затем она пришла в ярость…
– Ах, теперь я поняла, – говорила она, – почему они запирали дверь! Было время, когда и мать, и дочь шлялись тут без места… Я им дала помещение, приютила… Третья училась у меня вышивать… И я, знаешь, никогда ничего от них не скрывала и ничего для них не жалела. А они, видишь, вот какие ревнивые!
Студент стал ее уговаривать, успокаивать, рассказывать все, как было. И все-таки Цяонян затаила злобу.
– Молчи об этом, – просил студент. – Тетушка Хуа велела мне строго хранить это в секрете.
Не успел он закончить свои слова, как тетка Хуа неожиданно вошла к ним… Застигнутые врасплох, они быстро вскочили, а тетка, глядя на них сердито, спросила, кто отпер дверь.
Цяонян засмеялась, приняла вину на себя. Тетка Хуа еще пуще рассвирепела и принялась ругаться сплошным и путаным потоком оглушительной брани.
Цяонян с притворной и вызывающей усмешкой сказала:
– Слушай, бабушка, – ты, знаешь, меня сильно насмешила! Ведь это, не правда ли, по твоим словам, хоть и мужчина, да все-таки покойник… Что он, мол, может поделать?
Третья, видя, что ее мать сцепилась с Цяонян насмерть, почувствовала себя плохо и принялась сама их усмирять. Наконец обе стороны побороли свой гнев и повеселели. Хотя Цяонян и говорила гневно и резко, однако с этой поры стала всячески служить и угождать Третьей. Тем не менее тетка Хуа и днем и ночью держала дочь взаперти, подальше от Цяонян, так что у нее с Фу Лянем не было возможности открыть друг другу свои чувства, которые оставались лишь в их бровях и глазах, скрытыми, невыраженными.