Рассказы о пластунах
Шрифт:
— Работать? — Алексей Васильевич огладил усы, задумался.
Игнат ждал.
— Я тебя с дорогой душой взял бы, — наконец заговорил Панков, — только должности подходящей для тебя не вижу. Вот оно какое дело. Демобилизованный сержант, людьми руководить можешь, а у нас… — Алексей Васильевич развел руками.
— Я не руководить, я на работу прошусь, — Игнат положил на стол загорелый кулак.
Панков прищурил золотистые глаза и, будто впервые увидев его, посмотрел на Игната. Перед
— Видишь, какое дело… — начал Панков.
В это время дверь приоткрылась, и в комнату просунулась мальчишечья голова со сморщенным, в ярких веснушках носом.
— Можно к вам, Алексей Васильевич? — спросил звонкий голос.
— Ну, войди, — недовольно отозвался Панков.
В комнате появился парнишка в синей майке, с длинными тонкими руками. Игнат узнал его — это был Федька Сапрун, соседкин сынишка.
— Ты чего? — строго спросил Панков.
— Маманька ж говорила… На работу к вам.
Федька крутил в руках старую армейскую фуражку с черным околышем.
— А учиться, что же, совсем бросил?
— Я в той… в вечерней школе буду учиться, — быстро, точно заранее подготовив ответ, проговорил Федька.
— Какая у нас работа, знаешь? — строго спросил Алексей Васильевич.
— Со свиньями ж, — Федька распустил складки на переносице и быстро потянул носом.
— Таких, как ты, мы сначала в пастухи берем. Освоишься, дело узнаешь — переведем в свинари. Согласен?
— Согласен, — Федька широко улыбнулся, обнажив острые зубы.
— С ним все ясно, — сказал Панков, когда за Федькой закрылась дверь, — а с тобой не ясно. В пастушки тебя брать резону нет, свинарем…
— Возьмите свинарем, — сказал Игнат.
Панков дернул острыми плечами.
— Если просишься, возьму, только потом не обижайся: работа у нас нелегкая.
— Я работы не боюсь — Игнат встал. — Когда приступать?
— Да хоть завтра.
— Ладно, завтра явлюсь. Койку в общежитии дадите?
— Найдем, — Алексей Васильевич тоже встал. — Постель свою принесешь.
Панков протянул Игнату руку. Тот помедлил, потом подал свою.
Выйдя из конторы, Игнат Чернобылко направился к тому корпусу, где оставил Аню.
— В станицу пойдешь?
— Нет, сегодня не пойду, — ответила Аня.
Игнат глянул вопросительно.
— Каждый день ходить — ног не хватит.
— Ну, проводи.
Они вышли за шлагбаум, на степную дорогу, прогретую солнцем. С минуту шагали молча.
— Что ж не спрашиваешь, зачем я на ферму
Аня взглянула на него из-под платочка быстро и тревожно.
— Ты на меня обиделся?
— За что?
— А за часы. Я ж их подвела.
— Обиделся, — резко сказал Игнат. — Зачем ты это сделала? Тебе со мной неинтересно?
— Ой, что ты, — обеими руками отмахнулась девушка. — Я маме обещала вернуться пораньше, а ты все просил: останься да останься. Мне хотелось остаться, а надо было идти. Я и подвела часы, чтобы себя поторопить. И тебя… Не сердись, Игнат!
— Вчера я на тебя ох как был зол, — сказал Игнат, — сегодня уже отошло. Решил, что это все равно ничего не переменит, — он остановился. И Аня остановилась. — Я тебя никому не уступлю, пусть все на носу себе зарубят. И этот, Панков твой, пусть зарубит…
— Ты в своем ли уме? — в глазах у Ани мелькнул испуг. — Алексей Васильевич женатый, он замечательный человек, и ты не смей о нем так говорить… Какое ты имеешь право! — в голосе девушки были слезы. — Зачем ты приходил на ферму?
— Все-таки спросила, — усмехнулся Игнат.
— Если ты говорил что-нибудь такое Алексею Васильевичу, я тебе никогда не прощу!
— Если ты любишь этого Панкова, скажи прямо, — нахмурился Игнат.
— Дурак, — выпалила в лицо ему Аня, — ой, какой ты дурак!
Она повернулась, собираясь уйти. Игнат в спину ей сказал:
— Я к вам на ферму работать поступил.
Аня остановилась.
— Свинарем, — добавил Игнат.
Аня повернула к нему лицо.
— Чтобы около тебя быть все время, всегда.
Теперь Аня смотрела на него во все глаза, а Игнат круто повернул и зашагал по обочине дороги, сбивая сапогами пыль с травы.
Он уходил все дальше. Аня стояла и молча смотрела ему вслед. Игнат пересек полосу бетонки, оглянулся и помахал рукой. И Аня помахала ему рукой. Он скрылся за холмом, а она все стояла и смотрела в степь. Ветер чуть шевелил концы ее косынки, ласкал разгоряченные щеки. И тревожно и радостно было на душе у девушки, к горлу подступал теплый комочек, и она не знала, то ли смеяться ей хочется, то ли плакать.
Стадо поросят возвращалось с поля люцерны. Поросята шли тесно, спины зыбились, как мелкая кубанская волна. Крайние норовили отбежать в сторону, но Федька зорко следил за стадом и не позволял поросятам отбиваться. Он ловко носился вокруг на стареньком велосипеде, бесстрашно подскакивая на кочках, ныряя в ямы. Переднее колесо Федькиного велосипеда выделывало чудеса: подталкивало отбившихся поросят, обходило неодолимые препятствия, замирало на очередной кочке, словно осматривало дорогу.