Рассказы о верном друге
Шрифт:
Легко сказать «получайте»! Пес меня не знает, я его — тоже. Из присланных документов мне было известно его происхождение, год и месяц рождения, какими наградами отмечены родители. В графе «примечания» было особо подчеркнуто: «злобный». Вот и все мое знакомство с ним.
Но вас, возможно, интересует, каким образом и откуда он приехал ко мне в багажном вагоне?
В те времена, к которым относится наш рассказ, а было это еще до войны, собак можно было выписывать по почте, как книгу, например, или другую вещь. Вы переводили деньги — вам присылали собаку, снабдив ее питанием
Доберманы тогда входили в моду. (Ведь на собак тоже бывает мода! Точно так же потом пришла популярность к овчарке.) У нас их было еще мало.
Так случилось, что первый мой породистый пес приехал ко мне из-за границы. Я выписал его из Германии. Как известно, доберман-пинчер был выведен именно там. Долгое время немцы были монополистами этой породы.
Вытащив из кармана заранее припасенный кусок колбасы, я шагнул в темное нутро вагона.
Вокруг громоздились горы багажа. Вверху решетчатым четырехугольником маячило окно. Наверное, подумалось мне, совсем не весело ехать вот так, в полном одиночестве, наглухо запечатанным в четырех стенах, прислушиваясь к стуку колес, даже если ты всего лишь собака… За пять суток, небось, одичал пес!
В углу послышался шорох. Ага, вот она, клетка: Чуть поблескивали металлические прутья, которыми была забрана лицевая сторона клетки. Когда глаза немного привыкли к слабому освещению, я различил за ними смутные очертания собаки. Будучи темной окраски, она почти сливалась с окружающим полумраком. Только фосфорически светились два зеленых глаза.
При моем приближении пес угрожающе зарычал и метнулся в сторону, но, ограниченный тесным пространством, вынужден был встретить опасность лицом к лицу. Опасностью для него, очевидно, представлялось в эту минуту мое вторжение. Впрочем, как мне стало ясно позднее, он был совсем не трус…
Пошарив, я ощупью нашел запор и стал осторожно открывать узенькую, затянутую проволочной сеткой, дверцу. Приговаривая: «Хорошо, хорошо…» (как будто пес мог понимать меня!), я совал через прутья колбасу. Раздражающий запах ее, по моим расчетам, должен был умилостивить животное. Но я еще плохо знал доберманов.
Дверца открылась со скрипом.
— Ну, иди ко мне… Иди, не бойся… — повторял я как можно ласковее. Я знал: собаки реагируют на интонацию.
Но пес только плотнее прижимался к задней стенке, продолжая при каждом моем движении и звуках моего голоса издавать глухое, не предвещавшее ничего доброго, рычание.
— Его, брат, колбасой не купишь! — проговорил за моей спиной проводник. — Пробовали — не берет, бросается… Ох и лют! Злющий и недоверчивый… За всю дорогу куска ни у кого не взял!
Для служебной собаки это лучшая характеристика, но сейчас она не радовала меня.
Я попробовал отойти от клетки, оставив дверцу открытой. Нет, не выходит все равно. И в самом деле, видно, одичал. Придется действовать смелее. Не съест же он меня!
Подойдя к клетке вплотную, я решительно, но без излишней резкости (резкость, порывистость всегда вызывают ответную реакцию), просунул внутрь руку и потянулся к собаке, чтобы взять за ошейник, надетый на ней.
В
Я едва не вскрикнул от боли. Быстрые горячие струйки потекли по пальцам. Однако усилием воли я сдержался и не вырвал руку.
Более того. Как будто ничего не случилось, продолжая все так же ласково разговаривать с собакой, я сунул туда и вторую руку, ткнув колбасой прямо в морду добермана. Затем, положив колбасу перед ним, смело погладил его, неторопливо проведя по морде, по лбу, задержался на затылке и легонько поскреб за ушами.
Чего скрывать, сам я в это время думал: «Ну, как примется обрабатывать… останусь без обеих рук!…».
Но этого не произошло.
Чего-чего, но такого обращения пес никак не ожидал. Он приготовился к бою и, прояви я хоть чуточку враждебности, вероятно, стал бы драться не на жизнь, а на смерть. Еще хуже получилось бы, если бы я проявил малодушие, испугался его клыков. Все вышло по-другому, и он опешил.
Это был решающий, переломный момент, и я его выиграл!
Медленно, неохотно разжались челюсти, выпуская мою ладонь из тисков. Пес попятился и сжался, точно ожидая удара или приготовясь к прыжку. Угрожающее рычание продолжало глухо клокотать у него в горле, как бы предупреждая меня, что нового прикосновения он не потерпит ни под каким видом.
Я оставил это предупреждение без внимания и пораненной рукой вторично погладил собаку по загривку. Пес сделал быстрое хватательное движение, я почувствовал нажим его зубов, и все же нового укуса не последовало. Словно передумав, он отвернул оскаленную морду в другую сторону, весь напряженный, нервно двигая ноздрями. Казалось, он был в затруднении: «Да что мне с ним делать… вот навязался!»
Он понюхал лежавшую на полу колбасу, но есть так и не стал. Я тем временем нащупал на его шее металлическую цепочку-ошейник и, крепко ухватившись за нее, потянул к себе.
Пес медленно вышел из клетки, все еще недоверчиво косясь на меня, но больше не повторяя попыток укусить. Прицепив поводок, я вывел четвероногого затворника из его заточения.
— Да он искусал вас! — ахнул проводник, увидав мою окровавленную руку.
Я замотал кисть платком. Ладонь была прокушена насквозь, и руку от боли ломило до плеча, но я был горд одержанной победой.
Только теперь я смог полюбоваться на свое живое приобретение, на существо, которому суждено было надолго занять место в моем сердце, став поистине полноправным членом нашей семьи и хозяином в моем доме.
Это был крупный коричневый доберман-пинчер, породный, на высоких, стройных ногах. На упруго изогнутой шее была посажена аккуратная остромордая голова с небольшими, всегда стоящими настороже, острыми ушами. Широкая, развитая грудь и подтянутый живот говорили о ловкости и силе. Хотя пес и отощал в дороге, объявив добровольную голодовку, мускулы округло играли под кожей. Чрезвычайно короткая, плотно лежащая шерсть лоснилась на солнце несмотря на то, что собаку не выгуливали и не вычесывали пять суток.