Рассказы, очерки, фельетоны (1924—1932)
Шрифт:
Наперекоров оказался обаятельным человеком. Он мило острил, поминутно извинялся, бросался за оброненными платками и все время порывался уступить кому-нибудь свое место в фойе.
Спектакль заканчивался Дон Хозе рыдал над убитой Кармен.
— Прощайте, сосед! — кинул мне Наперекоров, срываясь с места.
— Подождите, — сказал я, — еще занавес не опустился.
— Да я знаю, что дальше будет, — громко заявил Наперекоров, — он споет «арестуйте меня», а потом за калошами не достоишься.
В публике зашикали.
— Сядьте! — кричали зрители.
Дон Хозе покосился на публику и хватил тончайшее si bemol.
Между тем у выходных дверей разыгрался скандал. Капельдинеры не выпускали Наперекорова.
— Вы не имеете права! — кричал Наперекоров. — Мне, может быть, нужно по естественным надобностям!..
— Тиш-ш-е!.. — гремели отовсюду.
— Это нахальство! — бузил Наперекоров. — Это некультурно задерживать человека, которому не калоши важны, а по естественным надобностям!.. Пустите!
Его все-таки не пустили. Двери открылись только тогда, когда замерли последние звуки оркестра и занавес опустился. Наперекоров вывалился вместе с толпою. Я видел, как он сшиб с ног старушку, укусил за ногу студента в толстовке и мастерским ударом в солнечное сплетение нокаутировал среднего служащего в фиолетовом галстуке. Я слышал, как Наперекоров выругал гардеробщика и пообещал донести на него администратору.
Триумфально шествуя сквозь толпу с шубой и глубокими калошами, Наперекоров напоролся на меня.
— Послушайте, — сказал я ему, — ведь это же, выражаясь грубо, хамство.
Наперекоров посмотрел налитыми кровью глазами, тюкнул меня калошами по лицу и понесся к выходу.
1928
Дядя Силантий Арнольдыч
Новый кооперативный дом был чист и свеж, как невеста. Сверкали стекла. Одуряюще пахли краской перила. Партия полотеров оставляла за собою длинные охряные следы сияющей мастики. Монтеры вправляли последние лампочки в патроны. А с дверей и плинтусов не успели еще сойти известковые брызги.
Первыми вселились Протокотовы.
Протокотову удалось вырвать из цепких рук родственников председателя правления три прелестных комнаты, окнами на юг, с газовой плитой, ванной и комфортабельной уборной.
Когда Протокотов втискивал в дверь первый стол, душа его наполнилась чувством гордости и умиления.
— Наконец-то, — сказал он жене, — наконец-то мы заживем, как люди. В совершенно отдельной квартире! Одни, совсем одни!
В глазах жены стояли слезы.
— Здесь будет спальня, — заметил Протокотов. — Комната, правда, не особенно большая, но зато очень хорошенькая и теплая. А вот это столовая и мой кабинет. Здесь мы сможем принимать знакомых. Правда, милая?
Жена тихо плакала.
— А вот здесь, —
— Бедный дядя, — вздохнула жена, — наконец-то и дядя сможет зажить, как человек.
Дядя Силантий Арнольдыч жил в огромной и пыльной, как канцелярия воинского начальника, квартире на Плющихе, совместно с тридцатью пятью жильцами. Занимал дядя бывшую ванную — крохотную, совершенно темную комнату без окон.
В течение целого дня Силантий Арнольдыч таскал в квартиру племянника вещи. Таскал сам, надрываясь под тяжестью облезших этажерок и винтовых табуретов красного дерева.
— Зачем это, дядя? — поморщился Протокотов, столкнувшись с пыхтящим дядей в дверях. — Почему вы мне не сказали про этот комод? Я бы нанял носильщика, и дело с концом.
— Что ты! Что ты! — зашептал дядя, прикрывая хилым старческим телом допотопный комодик. — Какие теперь носильщики!
Испуганно оглядываясь, дядя Силантий впихнул комодик в новую свою комнату и заперся на ключ.
— Странный какой-то дядя Силантий, — сказал Протокотов жене, ложась спать. — Впрочем, обживется, привыкнет.
Но Силантий не привык.
Утром Протокотов увидел в чистенькой уютной уборной большое, написанное каллиграфическим почерком объявление. Начиналось оно следующими словами:
ГРАЖДАНЕ!
ПОМНИТЕ, ЧТО ВЫ ЗДЕСЬ
НЕ ОДНИ! ЛЮДИ ЖДУТ!
Дальше предлагалось спускать воду и не бросать на пол окурков. Всего было пунктов восемь. Объявление кончалось угрозой, что если «граждане жильцы» не будут исполнять правил, уборную придется закрыть.
Протокотов улыбнулся и сорвал объявление.
В полдень в уборной появилось новое объявление, написанное тем же каллиграфическим почерком. Первые слова были такие:
Прошу в общественной
уборной не хулиганить.
Не забывайте, что вы
здесь нe один!
Протокотов подумал, вытащил автоматическую ручку и написал в конце большими буквами слово «дурак».
В ответ появилось:
«От дурака слышу!»
Переписка продолжалась целый день.
Победил дядя, повесив на стену очень длинную, талантливо составленную инструкцию.
Дядя Силантий работал не покладая рук.
На следующий день Протокотов обнаружил в дивной эмалированной ванне старый матрац, пирамиду перевязанных бечевкой книг и пыльную клетку из-под попугая.
На дверях появилась бумажка:
ЗВОНИТЬ:
Ч.И. Протонотову — 8 р.
С.А. Протонотову — 14 р.
Рядом с бумажкой Силантий Арнольдыч пробил глазок, а с внутренней стороны приладил чугунный засов, толстую ржавую цепочку и длинную железную штангу.
Внизу, в швейцарской, Силантий вывесил воззвание, начинающееся словами: