Рассказы писателей Каталонии

Коллектив авторов

— Они собирали травы по обочинам. Настоящие оборванцы, ты помнишь? — спрашивала матушка отца.

— А Марианжела как-то говорила мне, что мы с ней родственники, — наивно заявил я.

— Да ты что! — возмутились родители. — По какой это линии, если не секрет?

Наш спор привел лишь к тому, что некоторое время я здоровался с Марианжелой украдкой, так как очень не люблю раздоров. Между тем годы летели, я рос и не замечал, как постепенно меняется столь хорошо знакомое мне лицо. Когда отец Силви сказал, что Марианжела тяжело больна, новость потрясла меня.

— Но это невозможно! Ведь у нее столько целебных трав!

— Когда пробьет наш час, — ответил священник, — не спасет никакое снадобье. Ни шафранная вода, ни алоэ.

И вот однажды вечером у аптеки остановился катафалк, и две лошади принялись яростно отмахиваться хвостами от мух. А потом — черный гроб, бормотание священника, родня в трауре. У дверей в окружении кумушек Секундина критиковала не в меру скромные похороны, осуждая дочь Марианжелы.

— Возможно, такова была последняя воля покойной, — робко предположил кто-то.

— Это еще неизвестно, — рассудительно и сдержанно ответила Секундина.

А

я шагнул из толпы и пошел за гробом Марианжелы. По дороге отец Силви поведал мне, что покойная была доброй женщиной и еще кое-что, о чем не велел никому рассказывать. Вскоре лавка перешла к другим хозяевам, которые переделали ее на современный манер, с некоторыми претензиями на роскошь. Все соседи дружно решили, что светящаяся вывеска пришлась весьма кстати, но ни меня, ни отца Силви она так и не соблазнила переступить порог новой аптеки.

Панетс, гордо несущий голову

«Все мы должны стремиться к совершенству, — изрек Эфрем Педагог, принимая величественную позу. — Да, да, к совершенству, должны достичь полноты чувств и восприятия, как достиг ее я, признаюсь без ложной скромности. — Он откашлялся, — Вот вы, например, можете назвать себя совершенством?» — живо поинтересовался Эфрем Педагог у внимавшего ему Амадеу Панетса. «Боюсь, что пока нет», — признался Панетс, поклонник теории Адлера^[28]. «Так надо стараться, юноша», — строго произнес Эфрем. «А как?» — спросил Амадеу. «О, ничего сложного здесь нет», — пояснил Эфрем. И впал в глубокую задумчивость. Панетс почтительно замолчал. «Совершенство, совершенство… — повторял он, выйдя из дома Учителя, — что-то не совсем понимаю…» И отправился за советом к Сауримонде, известной гадалке. «Воск или кофейная гуща?» — деловито предложила она. «Карты», — решил Панетс. «Карты — не совсем моя специальность. Впрочем, давайте», — сказала Сауримон-да. Сеанс начался. «Карты правду говорят… Ничего хорошего вам не выпало, но не расстраивайтесь, держите голову выше». Панетс не спорил. «Вот беда! Это ведь так утомительно», — огорчился он. «Что поделаешь, со временем привыкнете», — философски заметила Сауримонда. «Ладно, — перебил Панетс, — сколько?» «Да ну вас, — равнодушно ответила Сауримонда и засмеялась смехом мягким и благостным, как длань епископа — Сколько найдется от щедрот». От щедрот нашлось негусто. «Тьфу ты!» — рассердилась Сауримонда. Но Амадеу уже и след простыл. «Ну что ж, Панетс, — размышлял он по дороге домой, — как она там говорила — выше голову?» И вытянул шею как только мог. «Радикулит схватил?» — участливо спросила Семпрониана. «Не радикулит, а стремление к совершенству», — гордо заявил Амадеу Панетс. И весь вечер разглагольствовал о глубине своих сыновних чувств, а потом разразился речью на тему: «Каждому гражданину — избирательный голос». «Вот несчастье-то, — вздохнула по этому поводу унылая, вечно беременная Семпрониана. — Хочешь, натру мазью от радикулита?» Последовало длительное молчание — Панетс колебался. «Да, пожалуй, а то очень болит», — сдался он наконец. Однако назавтра, как следует отдохнув, снова принялся тянуть шею. «Труд нелегкий, но приходится терпеть», — подбадривал себя Амадеу. Выйдя прогуляться, он повстречал Эфрема Педагога. «Ну как, Учитель?» — спросил Панетс. «Посмотрим… Превосходно! Это благородная голова. Видно, что на вас лежит печать истинного совершенства». «Еще бы!» — согласился Панетс. «Так вперед, юноша», — сказал Педагог. И они расстались. Больше мазь от радикулита не понадобилась. «Панетс, милый, не упрямься, — говорила жена, — ты ведь еще…» «Лучше помолчи, Пронианета, — сердился Панетс, — Я знаю, что делаю». Время шло, дни, недели, а потом и месяцы пронеслись над его гордо поднятой головой. «Если это и называется совершенством, то оно не так уж трудно дается», — решил Панетс, когда все хрящи, позвонки и сухожилия достаточно затвердели. «Да здравствует совершенство!» И, довольный достигнутым, самозабвенно предался полноте чувств и восприятия. «Я — гражданин, — сообщил он себе. — И наверняка гражданин замечательный». От таких мыслей шея вытянулась еще на пядь. «Кто это с такой гордо поднятой головой?» — заинтересовались люди. «Это? Это Панетс», — последовал ответ. «Судя по осанке, весьма значительная личность, настоящий столп общества. Представьте-ка нам его…» — сказали люди. И Панетса представили. «Да он философ», — с уважением говорили люди. «Его светлая голова постигла все самое ценное, что на протяжении веков было написано, создано и изобретено», — без устали расхваливали люди. «Может, я не просто замечательный гражданин», — задумался Панетс. И сочинил стихи. Слава не заставила себя ждать. «Наш великий поэт Амадеу Панетс, — написал один критик, — овладел тонким искусством сложнейшей звуковой архитектуры, но в то же время не чуждается простых и понятных слов, которые башнями высятся в строках; подобно стае птиц, шумно взмывают вверх; издают мелодичный звон девственной наивности. Стихи Амадеу Панетса целиком завладевают читателем, обрушивая на нас поток стилистических новшеств». Теперь поток стилистических новшеств обрушился на самого поэта, и под его живительными струями шея Панетса вытянулась еще на пядь. «Мне известно, что я — поэт, но ведь этого недостаточно, черт возьми!» — принялся подгонять себя Амадеу через некоторое время. Он выбрал четыре или пять наук и в каждой преуспел, ибо не было ничего неподвластного его всемогущей голове. Ах, да что там говорить, голова Амадеу Панетса не имела себе равных. Постепенно она овладевала всеми возможными областями человеческого познания. Напрасно пытались протестовать ученые. «Вы здесь ничего не смыслите», — твердили эти несчастные завистники, мало преуспевшие на стезе совершенства. «С такой головой — и не смыслю!» — смеялся в ответ им Панетс. Но слишком уж заметной и уязвимой стала его голова. «Вот увидите, этот малый плохо кончит», — в конце концов заключил Килдет Ногерес. «А он, однако, хвастун», — начали подозревать некоторые. Так зародилось сомнение. «Да, пожалуй,

Панетс чересчур заносится. Кто он такой, в самом деле?» — спрашивали люди. Ответы посыпались как из рога изобилия. «Гениальный мыслитель», — заявили одни. «Но этот мыслитель не высказал ни одной стоящей мысли», — возражали ученые. «Панетс — оратор», — утверждали другие. «Но бедняга двух слов связать не может», — не унимались ученые. «Панетс — великий деятель», — пытались вступиться третьи. «Деятель? О каком действии может идти речь, если у него едва хватает сил носить свою голову!» — возражали противники. «Уж не собираетесь ли вы отрицать, что Панетс — поэт!» — вознегодовали благородные почитатели. «Поэт, но отвратительный!» — презрительно отрезали вечно всем недовольные молодые бунтари. «Так кто же он?» — потеряли терпение люди. «Воплощенное совершенство, дамы и господа», — снисходительно пояснил Панетс. «Совершенство? — ядовито усмехнулся Эфрем Педагог, давно уже страдавший болезнью желчного пузыря — Тоже мне, совершенство! Да это просто Панетс, который гордо несет голову». «Ну, от головы-то мы лекарство найдем!» — воскликнули люди. И камни градом посыпались на уязвимую, отовсюду заметную голову Панетса. Амадоу рухнул на землю и долгие месяцы боролся со смертью, но даже камни не смогли сокрушить его выдающуюся голову. «Пойду-ка пройдусь, — сказал он Семпрониане, едва встав на ноги, — Я давно ее не проветривал, а не мешало бы». «О, я несчастная! — зарыдала жена. — Ты обращаешься с головой так, как будто она…» «Тсс… Само совершенство, — ответил Панетс, гладя себя по темени. — Ну, милая, пошли», — обратился он к голове. И вышел из дома. «Я же говорил, что бедняга плохо кончит», — рассудительно заметил Килдет. «А ведь подумать только, что, начни он вовремя лечиться, все обошлось бы простым приступом радикулита!» — рыдая, сокрушалась верная, унылая, вечно беременная Семпрониана.

Пере Калдерс

«Hedera helix»^[29]

Случалось ли вам когда-нибудь приходить в умиление от маленьких сюрпризов? Мне случалось, но, должно быть, до конца дней я буду в этом раскаиваться.

Приведу всего лишь один пример, и, надеюсь, вы поймете, в чем дело. Как-то раз моя приятельница, чтобы порадовать меня, приготовила кушанье, которое я люблю больше всего на свете, а после пиршества подарила пакетик с ужасно напыщенным галстуком. Понимаю, что подобное определение по меньшей мере удивит вас, но я потратил уйму времени, подыскивая другое, и все-таки решил, что это — самое подходящее.

А ведь тогда не был день моего рождения, да и вообще в нашем возрасте давно уже не приходит в голову отмечать какие-либо даты, но, признаюсь, внимание моей приятельницы растрогало меня. И заметьте — несмотря на кошмарный цвет галстука и тот суровый образ жизни, исключающий всякие излишества, который должен был бы придать особую твердость моему характеру.

На следующий день я отправился на цветочный базар. Накануне я провел ночь без сна, выбирая ответный подарок, и, представьте себе, в конце концов решил купить какое-нибудь вьющееся растение. Дело в том, что в доме моей приятельницы был внутренний дворик и там одна голая стена, которую я терпеть не мог. Своим подарком я хотел, во-первых, отблагодарить за заботу, но главное — расправиться с проклятой стеной, задушив ее побегами плюща.

Мои друзья знают, что я тверд и спокоен, когда это необходимо, но в остальном порой проявляю ненужную поспешность. Так вот, в данном случае я почему-то сразу решил, что нельзя терять ни минуты, о чем и объявил продавцу, показавшему свой товар.

— Могу вам посоветовать один сорт: всего несколько дней — и…

— Ну нет! Это мне не подходит.

— Тогда вон тот, с краю, растет вдвое быстрее.

— И это слишком долго.

Продавец внимательно посмотрел на меня и сказал, что с такими особыми («весьма своеобразными», как он выразился) требованиями лучше обратиться к торговцу редкими растениями. Через несколько минут я уже пытался добиться своего у соседнего прилавка.

— Да, есть то, что вам нужно, — заявил другой продавец, — однако закон запрещает продавать подобные растения, если клиент не возьмет на себя полную ответственность за покупку. Согласны ли вы подписать некоторые бумаги?..

Ну конечно, я был на все согласен и тут же заполнил какие-то бланки. Тогда продавец бросил в цветочный горшок горсть семян и велел наблюдать за тем, что произойдет. Буквально через несколько секунд земля вспучилась в двух-трех местах и оттуда мгновенно вытянулось несколько зеленых ростков.

— Прекрасно, именно это я и ищу. Как называется?

— О, это редкая разновидность плюща — Hedera Helix.

Мы сошлись в цене, но прежде, чем я ушел, продавец почему-то посоветовал не слишком задерживаться по дороге домой.

Я схватил цветочный горшок обеими руками, крепко прижал к груди и поспешил к моей приятельнице, предвкушая ее радость.

Однако неподалеку от базара какой-то циркач устраивал представление, лихо отплясывая на битом стекле. Такие зрелища я никогда не пропускаю и на этот раз стал смотреть с большим интересом, как вдруг обнаружил, что плющ находится уже на уровне моего лица и продолжает стремительно расти с шумом, подобным пчелиному жужжанию. Я не на шутку встревожился. Тем временем листья поползли по лицу, а потом обвились вокруг ушей, и я почти перестал слышать.

Нужно было срочно поймать такси, но все таксисты со свойственным им злобным чутьем угадывали, что со мной случилось несчастье, и заламывали неимоверную цену. Рассердившись, я оставил эту затею и со всех ног бросился бежать.

Помню, что около какой-то церкви плющ обвил мне руки, и уже не я держал горшок, а сами листья, прилипшие к моему телу. Впрочем, горшок тоже сильно пострадал: снизу образовалась трещина и вылезшие корни жадно рванулись вниз в поисках земли.

В нескольких метрах от дома новые побеги в буквальном смысле слова связали меня по рукам и ногам, я стал прыгать, как стреноженная лошадь, и при этом отчаянно гримасничал, чтобы листья не лезли в глаза и можно было хоть что-нибудь видеть.