Рассказы разных лет
Шрифт:
— От кого?
— От барона Фогеля фон Гогенштейна. Здешний крупный фабрикант и бывший обер-бургомистр. Это он так шумел внизу.
Я вскрыл конверт. Красивым почерком по-русски было написано:
«Глубокоуважаемый господин подполковник! Прошу вас извинить мою настойчивость, но дело, по которому я решаюсь беспокоить вас, срочное и не терпит отлагательств. Прошу принять меня только на 3—4 минуты. С глубоким почтением, ваш покорный слуга барон Гуго Фогель фон Гогенштейн».
В раздумье я повертел в руках письмо, вопросительно взглянув
— Это очень почтенное лицо в городе, — сказала переводчица.
— Просите.
В комнату вошел высокий, представительный, прекрасно одетый человек с седыми висками и гладко зачесанными на пробор волосами. Он остановился в дверях и, чуть наклонив голову, сказал:
— Барон Гогенштейн.
— Садитесь, — указал я ему на стул.
Барон сел. Его серые, со стальным отливом глаза были любезно устремлены на меня, а бритое, несколько англизированное лицо выражало полное достоинства внимание.
— Прошу извинить, господин подполковник, но обстоятельства вынудили меня потревожить вас в неурочное время. Дело в том, что позавчера ночью умер мой родной брат, барон Эрих. Он довольно долго болел грудной жабой, болезнью, как вы знаете, тяжелой и неизлечимой. Сейчас тело моего покойного брата лежит у нас в доме и ждет погребения…
— Чем же я могу помочь?
— Увы! — барон вздохнул. — К сожалению, брату моему уже помочь нельзя, но нам, его родным, вы можете оказать большую услугу.
— А именно?
— В семи километрах от города, на кладбище Ангелюс, находится наш фамильный склеп, в котором на протяжении уже сотни лет покоятся все усопшие члены фамилии Гогенштейн. Вдова покойного, его дети и я просим вас, господин подполковник, разрешить нам похоронить моего бедного брата в нашем фамильном склепе.
— Пожалуйста, хороните. Я не совсем понимаю, при чем тут я?
— Ах, господин подполковник, эта проклятая война запутала и нарушила все обычные представления об естественном ходе вещей. Ведь для того, чтобы похоронить брата вне черты города и чтобы мы могли проводить его на кладбище, нам необходимо ваше разрешение, нечто вроде пропуска. Ах, эти ужасные, трагические времена! — И барон грустно вздохнул. В его серых глазах была печаль.
— Кто намеревается проводить покойного до могилы?
— Вдова, двое детей, я, наш старый слуга Иоганн и затем двое рабочих, которые откроют склеп и произведут погребение. Всего семь человек.
Я внимательно посмотрел на скорбное лицо барона. Он спокойно выдержал мой взгляд.
— Где лежит покойный?
— У нас в доме. Улица Альберты-Луизы, сорок один.
— Ваш брат был старше вас?
— О да! Мне пятьдесят пять, а ему шел шестьдесят второй год.
— Вы отлично говорите по-русски. Где вы научились нашему языку?
— О, во-первых, в тысяча девятьсот восьмом году я закончил в Кенигсберге гимназию, в которой русский язык был обязателен, а во-вторых, в тысяча девятьсот пятнадцатом году попал в плен к русским и до тысяча
— У вас есть свидетельство о смерти?
— Да, конечно. Простите, что я второпях забыл о нем. — И он вынул из портфеля аккуратно сложенный листок с красным крестом и штемпелем в углу бумаги. — Вот оно! Если желаете, то пошлите со мной вашего врача осмотреть тело умершего.
— Нет, зачем же. Совершенно достаточно этой бумаги.
Я вырвал из блокнота листок, написал разрешение на выезд за городскую заставу группе в семь человек для погребения на кладбище Ангелюс барона Эриха Фогеля фон Гогенштейна. Мой собеседник встал и, поклонившись, сказал растроганным голосом:
— Благодарю вас, господин подполковник, благодарю от имени жены и детей покойного.
И только тут, в первый раз за все время, голос у него, дрогнул, и он, поднеся платок к глазам, быстро вышел из кабинета.
После обеда я поднялся на третий этаж, в свою комнату, и прилег вздремнуть. В таких случаях я беру обычно что-либо почитать. Первые десять минут читаешь с увлечением, затем несколько секунд усталость и дрема борются с желанием дочитать книгу, и вдруг случается как-то само собой, что книга оказывается на полу, а ты словно проваливаешься в мягкую, убаюкивающую пустоту. Я стал было читать книгу, но сон одолевал меня. Уже сквозь дрему я услышал какую-то возню и стук ниже этажом.
— Что там такое? — спросил я вестового.
Он что-то неразборчиво ответил и стремглав побежал вниз.
Стук прекратился, и я крепко, безмятежно заснул. Когда я проснулся, было около пяти часов. Солнце, горячее и весеннее, ярко светило в раскрытые окна, и его лучи четко осветили книгу, лежавшую на ковре. Это был рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников».
«Повесть о шпионе», — подумал я и улыбнулся. Будь я чуточку суеверней, я счел бы это фатальным предостережением. Во всяком случае, это было чем-то вроде напоминания.
— Бдительность! Бдительность! — повторил я, спускаясь в приемную.
Внизу уже дожидался бургомистр, недавно назначенный на эту должность. Это был один из местных жителей, освобожденный из тюрьмы при приходе советских войск. Рядом с ним я увидел небольшого худощавого человека, непринужденно поклонившегося мне. За столом сидела переводчица, о чем-то беседовавшая вполголоса с бургомистром.
— Господин бургомистр просит разрешения открыть в городе кафе-кабаре на Бергенцерштрассе. Он также просит, чтобы ему дали еще восемь грузовиков для развозки хлеба по районам. Хлеб есть в главной пекарне, но из-за отсутствия транспорта он не попадает в магазины.