Рассказы (сборник)

Вельк Эм

Старик вновь и вновь пытался найти какую-нибудь лазейку. Может быть, Фридрих не вернулся домой, стыдясь поражения? Нет, нет, и в конце концов выходило все так, как говорили учитель Кнооп и Людвиг: на войне, мол, становятся не только героями, но и… однако он даже в мыслях не мог выговорить слово, которым называли тех, кого после войны посадили в тюрьму или вздернули на виселицу. «После проигранной войны… — размышлял дальше старый Грауманн, — а ведь после выигранной войны и преступники становятся героями». И он вдруг вспомнил того орденоносного штурмфюрера, который хотел его, Генриха Грауманна, штатского, расстрелять в его родной деревне. Чем бы еще мог обременить свою совесть этот парень, не окажись его последняя жертва, прикованный цепью бык, храбрее своего хозяина? Генрих Грауманн видел штурмфюрера раздавленным, уничтоженным

дикой яростью считавшейся беззащитной жертвы. А сейчас он видел своего блистательного, орденоносного сына Фридриха поверженным, тоже уничтоженным яростью считавшейся беззащитной жертвы. Тонкин — где это может быть? Генрих Грауманн повалился на диван, и тяжело вздохнул.

А тут еще его дочь Мария вдруг произнесла жестко и безучастно:

— И что ему там понадобилось, в чужой стране? — И так как все промолчали, она сама ответила на свой вопрос: — Он хотел убивать людей, которые ничего ему не сделали. Ради Франции, в которой он за убийство французов получил Железный крест первой степени, хотел убивать китайцев или кого там еще! Фридрих Грауманн — немецкий солдат! — Она язвительно рассмеялась, и смех этот ножом полоснул старика по сердцу.

Он возмущенно поднял голову, но тут же опять опустил ее, Мария без помех продолжала:

— Убивать, убивать, убивать других людей! Не будь у них к этому охоты, они бы этого не делали. Меня вот никто не одурачит фразами о национальной чести и так далее. А Фридрих еще в мирное время подался в солдаты к Гитлеру, и все потому, что не любил работать по-настоящему. Как и вся их братия!

С тех пор как Людвиг обзавелся своим хозяйством, она возненавидела Фридриха, отцова любимчика. Если бы Людвиг стал хозяином на отцовском дворе, все было бы в порядке — он ведь старший сын, но после его отказа хозяйство до возвращения Фридриха перешло к ней и вот уже сколько лет сжирало без остатка ее силы, и все для этого бродяги, который в чужих странах убивал людей? Но потом лицо ее разгладилось, взгляд прояснился, она подумала о Юргене Бинерте, молодом батраке, уже три года работавшем у них, и вышла, чтобы поскорее обсудить с ним новое положение вещей.

Генрих Грауманн словно читал мысли старшей дочери и сам себе дивился, как это он не вспылил. А ведь многое из того, что она говорила и думала, было правдой. А потому он только предупредил младшую дочь, Бригитту:

— Не нужно, чтобы в деревне знали про иностранный легион.

Но люди все узнали, об этом позаботился почтальон, поскольку на почтамте в окружном городе были свои соображения по поводу этого письма. Таким образом, Генрих Грауманн лишился даже такого слабого утешения, как соболезнования односельчан, на которые он надеялся, если бы смог пустить слух о смерти Фридриха Грауманна во французском плену. Но иностранный легион… Старик знал своих односельчан и не мог заблуждаться на их счет: французский иностранный легион для них еще с давних пор означал прибежище дезертиров и преступников. И там кончил свои дни младший Грауманн. «Да у него и так уж давно рыло в пуху», — судачили в деревне.

Когда старик об этом узнал, он сделался еще мрачнее и совсем замкнулся: не отвечал больше на приветствия и перестал ходить в трактир. Зато работал он теперь от зари до зари и раньше срока выполнил все обязательства по поставкам. На просьбу Бригитты хоть немножко себя поберечь он ответил ворчанием:

— Только мне еще не хватало доставить господину бургомистру такое удовольствие — распекать меня за опоздание.

Бургомистром был его сын Людвиг.

IX

— Кажется, твой отец вылечился от своего помешательства на солдатах, — сказал как-то учитель Кнооп своей возлюбленной, когда она сидела у него в классе. Юные пионеры только что вышли, учитель читал им доклад об империализме, колониальной политике и об иностранном легионе, опять объяснял причины империалистических войн и рассказывал о том, как часто употребляют во зло патриотические чувства простых людей. И еще — что такое иностранный легион!

Бригитта Грауманн покачала головой.

— Вылечился? Из-за смерти Фридриха? Нет! Отец считает, что это семейное дело. Но его как будто громом поразило, — сказала она, — и мне кажется, в самое сердце. И теперь сердце у него болит. Если это пройдет, он будет по-прежнему старым другом всех солдат.

Его необходимо заставлять думать, а не пытаться переубеждать. Этого он на дух не переносит. Тогда еще может быть какая-то надежда.

Взгляд учителя упал на доску, на которой он прикрепил карту для своего доклада; с этой картой он уже выступал на собраниях в округе и везде имел успех. На карте изображались Европа и прилегающие к ней территории, от Северной Африки до Шпицбергена и от Атлантического океана далеко за Урал. Границы государств и большие города были очень четко обозначены. Слева, вверху карты, был изображен мальчик, играющий оловянными солдатиками, в центре — юноши, играющие в солдат, а справа — пехотинец, гусар и артиллерист в формах мирного времени. Они стоят и поют, взявшись за руки. А над ними как главнокомандующие — карикатурные изображения индустриального магната и юнкера. Служка Кнооп умел здорово рисовать, ничего не скажешь. И как красиво он все раскрасил, ярко и весело, так и хочется запеть: «Кто собирается в солдаты…»

Но еще примечательнее красивых картинок с солдатами была на этой карте странная серо-черная дорога, проходившая по середине. Что бы это могло значить? Эта мрачная дорога брала начало у города Триполи в Северной Африке, шла через Средиземное море к Риму и дальше, в Вену, в Берлин, затем в Варшаву, в Москву, потом тянулась к Уралу и кончалась только в Сибири. Если Вглядеться пристально, дорога была вся изрыта ямами, а если вглядеться еще пристальнее, то увидишь, что вся эта дорога — сплошная братская могила, по мере приближения к середине карты все отчетливее и отчетливее проступали очертания трупов, один мертвый человек впритирку к другому, бок о бок, бесконечно длинная дорога ужаса, боли, бед и человеческого безумия. Это же было написано крупными буквами в левом углу карты, над текстом, который гласил:

Гитлеровская война обошлась Германии

В десять миллионов человеческих жизней!

А вы знаете, сколько это? Если всех этих мертвых Уложить в могилу одни к другому И каждому отвести лишь по шестьдесят сантиметров, То при десяти миллионах убитых Получится братская могила В шесть тысяч километров длиною! Это дорога мертвых, Убитый впритирку к убитому, От Триполи в Северной Африке Через Средиземное море К Сицилии, Через всю Италию, Через Австрию И Чехословакию, Через всю Германию И Берлин к Варшаве И далее через Польшу к Москве, Через всю европейскую часть России В Азию, далеко за Урал И до глубин Сибири. Один немецкий покойник Бок о бок с другим немецким покойником! Мертвый отец или сын Ридом с другим мертвым отцом или сыном!

Борьба с поджигателями войны

Начинается в каждом доме!

Учитель и Бригитта оторвали взгляды от карты и посмотрели друг на друга. Потом Бригитта Гpayманн встала, сняла с доски прикрепленную кнопками карту, легко свернула ее в рулон и, уже на ходу пожелав учителю доброй ночи, исчезла.

На другой день, войдя в чистую горницу, куда он заходил только по вечерам, Генрих Грауманн увидел карту. Она висела над диваном, там, где прежде красовалась большая рама с солдатскими фотографиями «Воспоминание о днях моей службы»— молодой солдат Генрих Грауманн в трех видах: в мундире и с фуражкой; в парадной форме с кирасой и в шлеме с орлом; и, наконец, на лошади, с копьем наперевес. Рама с этими фотографиями стояла на диване, прямо под картой, висящей на стене.