Рассказы студенческих лет
Шрифт:
Многометровый памятник героям Гражданской войны с красной каменной звездой в основании был виден прямо из витькиного окна. Об этой войне Витя знал очень много. Ему о ней рассказывал отец, который участвовал в ней.
Утром 20 июня сорок первого года Витя по обыкновению сидел на одной из крыш и сверкающими от любопытства глазами провожал вереницу иностранных кораблей, покидающих Цемесскую бухту. Рядом с ним слащаво растянулся на солнышке младший брат Славка, широко разбросав в стороны ноги и подперев кулаками подбородок.
– Все
– Идут, – ответил Витя, не сводя прикрытый ладошкой взгляд с усеянного кораблями горизонта.
– Что же их так много? – Славка приподнялся на локте и тоже стал разглядывать уходящие из порта корабли.
– Сам не пойму, – пожал загорелыми плечами Витька. – Причем все, которые уходят, – и он рукой провел по душному воздуху невидимую черту, которая должна была отделить движущиеся корабли от стоявших на рейде, – немецкие. Немцы у нас зерно берут. Действительно странно, почему они все уходят?
В Новороссийск ответ на этот вопрос прилетел спустя два месяца в виде фашисткой авиационной бомбы, которая с оглушительным грохотом проломила шиферную крышу недавно построенного Дворца культуры цементников. За несколько часов бомбежки город почти полностью лег в руины под ударами вражеской авиации. Гитлер приказал стереть в лица земли все советские черноморские города кроме Сочи, намереваясь подлечить там свои потрепанные нервы, а на месте уничтоженного Новороссийска, в Цемесской бухте, основать город фюрера – Адольфштадт.
Витя, не находя себе места, метался по заваленным обломками улицам. Почти все его друзья к тому моменту покинули город. Взрослые ушли на фронт. Большую часть детей спешно эвакуировали. Старшие Витькины товарищи, окончившие в день начала войны школу, ушли в военкомат прямо с выпускного, едва встретив первые солнечные лучи, тревожно вынырнувшие из-за зубастых вершин Маркотхского хребта.
Когда бомбардировка закончилась, Витя забрался на крышу своей башни и огляделся. Он увидел усеянные кирпичным крошевом улицы, поваленные расколотые деревья, обгоревшие разрушенные стены, густые и низко стелящиеся шлейфы черного дыма, затопившие полыхающий в адском огне город.
После этого он пропал. Несколько дней отец и мать без сна и отдыха искали его, но мальчишка как в воду канул. Он убежал под Керчь. Соврал капитану боевого катера, что он сирота и что хочет воевать. Тот долго думал и решил взять – что поделаешь, если сирота?
На катере Виктор не задержался. В одном из сражений был тяжело ранен и отправлен обратно домой. На память о том побеге на фронт ему остались черные матросские брюки и солдатская гимнастерка. Когда он тихо постучал в дверь, отца дома не было, Нину и Славку эвакуировали, а мать ухаживала за тремя ранеными краснофлотцами.
– Сынок! Где ты был?! – мать бросилась обнимать вернувшегося сына.
Он рассказывал, пока она собирала ему поесть. Погрели воды помыться. От таза с теплой водой, поставленного на табурет, тающими колечками струился густой пар. Витя начал стягивать тельняшку. Затем брюки. Правая нога перевязана.
–Что с тобой? – спросила мать.
– Ерунда,
– Может, стоит перевязать?
Витя кивнул. Мать разрезала и сняла старые грязные бинты. Большого пальца нет. Оторван начисто.
Вернувшись в Новороссийск, Витя крепко подружился с моряками, расположившимися в их доме. Однако, когда завязывался бой, они решительно прогоняли его из башни. Знали, что есть мать. Как он уговаривал краснофлотцев, чтобы те разрешили ему помогать им здесь! Таскал ящики с боеприпасами, носил воду. Порой вытряхивал им под ноги собранные ночью патроны для трофейных автоматов. А моряки все равно прогоняли его. Но ведь эта башня – его дом! Как он может уйти отсюда?! Тем более, его отец, когда-то учивший его читать и писать в этой вот самой комнате, недавно погиб во время очередной бомбежки в порту.
Витя как в землю врос: «Буду воевать вместе с вами. Гоните сколько угодно! А я никуда не уйду». Не успел матрос, как следует прикрикнуть на него – в глубине переулка Декабристов показались темно-зеленые фигурки гитлеровцев и начали обстрел башни. Рота фашистов стремительно рвалась к морскому порту по улице Рубина. Теперь уже, разумеется, поздно. Не вытолкаешь же пацана за дверь, прямо в руки немцам.
Витя остался в башне. Бегал по этажам подносил патроны, бросал гранаты в наседавших врагов. Как он ненавидел нацистов с их загнутыми касками, засученными рукавами, с их наглой походкой и автоматами наперевес!
Раздался оглушительный взрыв. Все смолкло. Витя поразился неожиданно наступившей тишине. Из переулка доносились разрозненные выстрелы. А в башне было тихо. Мальчишка кошкой скользнул наверх. Последний матрос миноносца «Бдительный», уткнувшись окровавленным лицом в кирпичное крошево, неподвижно лежал в полуметре от еще теплого пулемета «максим», поставленного на подоконник.
Из-за разрушенного окна, выходившего на улицу Рубина, доносился постепенно затихающий рокот и лязг железных гусениц об асфальт. Немецкий танк неуклюже отползал от башни. Окно, в проеме которого остывал пулемет, смотрело в сторону переулка Декабристов. Там были немцы, спрятавшиеся за углами домов и за деревьями. Еще одно окно выходило на Октябрьскую площадь. Там не было никого живого. Только удушливые шлейфы темного дыма обволакивали обугленные трупы и окровавленные траншеи.
Новицкий неслышно подобрался к «максиму». Ободренные наступившей тишиной фрицы выползли из укрытий и неровными рядами двинулись к башне. Витька наблюдал за ними из-за щитка пулемета. В полуметре от его головы лязгнула пуля, раскрошив вывернутый из оконного проема кирпич. Новицкий пригнулся. Короткая очередь выбила из стены над его головой несколько пучков каменных крошек, и они быстро посыпались ему на макушку.
Новицкий вскочил и решительно стиснул остывавшую гашетку. Несколько фашистов уткнулись блестящими касками в землю и распластались поперек тротуара. Остальные разбежались по подворотням и залегли. Под убитыми медленно растеклись неровные темно-красные лужи.