Рассказы. Часть 1
Шрифт:
— Эта цена не более, чем подтверждение, — выговорил он, и дрожание пола уменьшилось, когда он двинулся к коридору. — Просто помните.
Он, должно быть, повысил голос, потому как тот не уносился вдаль с той же быстротой, с какой уходил Маллесон. У меня было такое ощущение, будто голос его укоренился в моей голове, даже в номере бурмаутской гостиницы я воображал, что слышу его мягкое вкрадчивое шипение: «эта цена…» Я оставил карты на столе и не пошел вслед за Маллесоном, пока не убедился, что уже не смогу догнать его. От страха столкнуться с ним на приеме я укрылся у себя в номере и лег спать. Остаток выходных я старательно высматривал его, но так больше никогда
Имел ли он в виду, что память была подтверждением — ценой? В таком случае я ее уже заплатил и обязан хранить в памяти и дальше. Если же он просил подтверждения в моей работе, то и в этом случае наверняка этого рассказа для расчета хватит. Я уже стремился к самобытности и отваге, и, надеюсь, они придали силы моим писаниям, однако они к тому же основывались на традициях жанра: можно бы сказать, что я испытывал ностальгию по ним. Давным-давно я утратил наивность и, хочется верить, ребячливость тоже. Стоит ли говорить, что все это покрывает какой угодно мой долг ему? Чего еще ему от меня нужно?
Не сразу удалось мне снова уснуть в Бурмауте. Проснулся я в самом начале седьмого с несколькими идеями в голове. Такое зачастую случается: порой это мимоходом брошенная фраза или случайный образ, чаще материал для произведения, которое пишу, — однако эти слова, казалось, больше заостряли на себе внимание. Берите, что предлагается, друзья. Карты придают нам проницательности. Символические образы («Х») располагают к дальновидности, какими бы загадочными и случайными они ни казались. Вы, Конрад, возможно, посчитаете это исполненным смысла, как и я, или ваши читатели сочтут, хотя если трактуешь предсказание, то оно становится частью тебя; точно то же, говорят, происходит и при использовании любой формы волшебства. Я не тратил много времени на предложения, потому как во мне утвердилось еще одно неусыпное представление. Я подумал, что из этого, возможно, мог бы получиться рассказ для вашей книги. По пути домой я мог бы вновь навестить гостиницу, где познакомился с Маллесоном.
Я не назову ее, даром что в Интернете она не числится. Я помнил, где она находилась, и казалось, речь шла о каком-нибудь получасе езды от автострады. Прежде чем добраться до перекрестка, я застревал в нескольких пробках, вызванных, похоже, исключительно предупредительными сигналами о пробке впереди. Я подумывал, не рвануть ли напрямки, но чувствовал, что это чересчур уж походило бы на трусость. Наверное, стоило задуматься, с чего бы это мне нервничать, но вместо этого я направился к гостинице.
Я не узнавал дорогу. Она вилась мимо пары вытянувшихся деревень, разделенных милями полей, потом тянулась среди деревьев, уходя в еще больший сумрак под и без того лишенным солнца апрельским небом. Начать с того, что я проехал мимо поворота, который не был обозначен дорожным знаком. Сдав назад, я все же столб увидел, но тот сверху неразличимо прогнил. Высокая трава вокруг столба почти срывала остатки деревянного указателя, но я различил часть слова — «…тиница» — и, вообразив, что это похоже на указание, свернул на дорогу.
Она не была такой широкой, как когда-то. Кустарник на обочинах с обеих сторон разросся, едва не цепляя машину своими колючими ветками. Поросли травы и сорняков едва ли не вернули дорогу к первозданному состоянию, делая неотличимой от окружающего пейзажа. За кустарником деревья, прихотливо увитые ползучими стеблями, закрывали почти весь вид до самого поворота, за которым показалась гостиница, трехэтажный полумесяц, два
Изгибающаяся подъездная дорожка перед зданием была заброшенной. Раскрошившийся бетон усыпан щебнем, слетевшей с крыши черепицей, кирпичными обломками, тут же валялась доска, прогнившая настолько, что свалилась с окна, поперек которого была когда-то прибита. Ни одно из окон выше первого этажа не было забито, и на всех на них коркой сидела принесенная ветром грязь. Я поставил машину у главного входа и, когда стал подниматься по трескучим ступеням, боковым зрением видел, как крылья здания клешней надвигались, норовя сомкнуться вокруг меня. Я едва не поскользнулся на клочке мха, и клешня придвинулась еще ближе. Может, я и вообразил, что мой приход воспринимался более радушно, что левая дверь отворилась, приглашая войти. Должно быть, я не заметил, что она распахнута настежь.
Когда я толкнул дверь, она подалась вовнутрь, осыпая мусором ковер. Мне пришлось налечь на нее, чтобы создать зазор, через который можно было бы пройти. За дверью увидел фойе или, скорее, несколько грязных очертаний — стойка регистрации, мертвая люстра. Луч фонарика на моем телефоне постепенно, по частям вырывал из темноты вычурно большое помещение с высоченным потолком, где тени прятались за всем, что стояло в темноте. Они придали жизни бледному мальчику, усевшемуся на краю каменных перил. Я уже ногу занес, чтоб переступить через порог, как вдруг передумал: во всяком случае, вернулся к машине и отыскал у себя в портфеле Маллесонов пакет. На обратном пути в гостиницу сунул в карман карты. Наверное, я все еще думал, что сочиняю для вас сказку, Конрад.
Пол фойе подавался под моими шагами или, во всяком случае, подавался утративший окрас ковер. Тяжелая ткань невесть сколько лет пропитывалась дождевой водой, текшей сквозь дыры в крыше над лестницей. Продвигаясь к стойке, я чувствовал, как ходят под ковром доски, вяло сходясь друг с другом, будто слепые существа, живущие под землей. Должно быть, от этой тряски ржавый колокольчик на стойке глухо, сдавленно звякал, и мне приходилось уговаривать себя, что он никого не подзывает. При моем приближении все обитатели полочек позади стойки разом зашевелились — это были лишь тени, взметенные светом фонарика, отчего, казалось, к тому же закопошилась сама грязь на стойке. Я остановился под люстрой, почерневшие лампы которой лишь усугубляли темноту, и стал обшаривать лучом вокруг себя, пытаясь припомнить планировку гостиницы.
Пока каменный мальчик тянул руки к свету, я разглядел, что глаза его запеклись грязью. За широкой лестницей, над которой стоял он кем-то вроде стража, пара лифтов приоткрыла свои двери. Тени решеток двигались, не сами вентиляционные решетки, но еще луч наткнулся на полу лифта на упавшее лицо, взиравшее на меня изнутри смятыми глазами. Пришлось быстренько приблизиться, чтобы убедиться, что лицо смотрело с брошенного плаката о каком-то позабытом мероприятии в гостинице. Во всяком случае, направление я выбрал правильное: помнится, шагая играть в покер, я проходил мимо лифтов.