Рассказы. Девяностые годы

Причард Катарина Сусанна

Жираф не заставил себя ждать и с готовностью вскочил на ноги, подхватив шляпу. Шляпа обошла буквально весь город, и как только нога Чарли немного поджила, он уехал домой.

Всем было известно, что я пописываю в сиднейском «Бюллетене» и некоторых других газетах. У Жирафа шишка благоговейного уважения была очень велика, и особенно сильно она распухала, когда дело касалось больных и поэтов. Он относился ко мне с таким почтением, какого в Австралии обычно не оказывают друг другу, и, как чудилось мне иногда, с какою-то

особой мягкостью. Но в один прекрасный день он меня удивил.

— Прости, что побеспокоил тебя, — начал он с пристыженным видом. — Я не знаю, интересуешься ли ты спортом, но Одноглазый Боген и Барку-Рот устраивают сегодня вечером потасовку на берегу Биллабонга…

— Устраивают что? — переспросил я.

— Маленькую драку до решительной победы, — сконфуженно пояснил он. — А чтобы расшевелить ребят, наши парни решили собрать пять фунтов на приз. Одноглазый Боген и Барку-Рот обозлились друг на друга, так что пусть их отведут душу.

Помню, славный был бой. Не меньше сорока пропитанных кровью носовых платков (или «утиралок») зарыли в яму на поле боя, и весь вечер Жираф помогал накладывать заплаты на главных участников. Позднее он устроил маленький сбор в пользу побежденного — им оказался Барку-Рот, несмотря на имевшееся у него преимущество в виде второго глаза.

У девицы из Армии спасения, распространявшей «Боевой клич», Жираф почти всегда покупал три экземпляра.

Новый священник, который решил провести подписку на постройку церкви, или ее перестройку, или еще что-то в этом роде, обратился за поддержкой к Жирафу, имевшему влияние на своих товарищей.

— Ну что ж, — сказал Жираф, — сам-то я в церковь не хожу. Меня не назовешь верующим парнем, но я охотно сделаю для вас что могу. Только вряд ли от меня будет толк. Я сызмальства не бывал в церкви.

Священник был шокирован этим извещением, но впоследствии он научился ценить Жирафа и его товарищей и полюбил Австралию ради австралийцев. От него-то я и узнал об этом эпизоде.

Жираф помогал ставить палатки для католического церковного базара, и ребята начали высмеивать его в конторе профсоюза.

— В следующий раз ты устроишь сбор на постройку китайского храма в ихнем лагере, — сказал в заключение Том Холл.

— А я ничего не имею против католиков, — отозвался Жираф. — И отец О'Донован — парень порядочный. Как бы там ни было, а во время забастовки он горой стоял за профсоюзы. («На то он и ирландец», — вставил кто-то.) У меня был один дружок-католик — мы с ним тогда таскались по дорогам — парень был первый сорт. И одна моя знакомая девушка перешла в католичество, чтобы выйти замуж за молодчика, который наградил ее ребеночком, но для меня она осталась такою же, как была. А кроме того, я люблю помочь, когда затевается какое дело.

Он был очень наивен и очень забавен, в особенности когда пускался в серьезные рассуждения.

—

Среди здешних девушек попадаются настоящие сорванцы, — глубокомысленно заявил он мне однажды. — Бывают слишком уж дерзкие. Помню, остановился я в доме каких-то моих родственников, и меня положили спать в комнате, выходившей на веранду, а дверь была стеклянная и ничем не завешена. И вот в первое же утро девушки — они мне приходились какими-то кузинами — начали хихикать и дурачиться на веранде перед моей дверью и продержали меня в постели чуть ли не до десяти часов. В конце концов пришлось мне натягивать штаны под одеялом. Но потом я на них отыгрался, — задумчиво добавил он.

— Как же ты это сделал, Боб? — спросил я.

— Да я лег спать в штанах!

Однажды я стоял на помосте и красил потолок в баре Большого Западного отеля. Мне хотелось поскорей окончить работу. Почти весь день мне мешали работать — ребята в баре то подавали мне на помост кружки пива, то обращали мое внимание, что я будто бы кладу краску наизнанку. Я докрашивал последние доски, как вдруг…

— Прости, пожалуйста, что я тебя беспокою. Так уж выходит, что я всегда тебя беспокою, но есть тут одна женщина и девушки…

Я посмотрел вниз — едва ли не в первый раз я смотрел на него сверху вниз, — и там стоял Жираф, а на помосте лежала его перевернутая шляпа с двумя полукронами.

— Ладно, Боб, — сказал я и бросил полкроны.

В баре толпились стригальщики, и вскоре завязалась перепалка. Выяснилось, что эта «женщина и девушки», приехавшие из Сиднея к концу сезона стрижки и снявшие коттедж на окраине города, были пришлыми жрицами свободной любви. На этой неделе в их заведении произошла драка: на них наложили штраф, полиция сделала им предупреждение, а хозяин выгнал из дома.

— Это уж ты хватил через край, Жираф, — сказал один из стригальщиков. — Эти девки выудили у нас немало. Можешь не беспокоиться, денег у них уйма. Пусть убираются к… Провалиться мне на этом месте, если я дам хоть пенс!

— Им не на что купить билеты в Сидней, — сказал Жираф. — Вдобавок та, которая росточком поменьше, больна, а у двух других ребятишки в Сиднее.

— Да ты-то, такой-сякой, откуда знаешь?

— Одна из них пришла и все мне рассказала.

Все заржали.

— Слушай, Боб, — мягко сказал Билли Вудс, секретарь союза подсобных рабочих, — брось ты валять дурака! Над тобой весь город смеяться будет. Просто-напросто эти девицы взяли тебя в обработку. Должно быть, одна из них пришла к тебе, скулила и хныкала. Можешь о них не беспокоиться. Ты их не знаешь: им ничего не стоит пустить слезу. Мало еще ты имел дела с женщинами, Боб.

— Она не скулила и не хныкала, — возразил Жираф, перестав растягивать слова и гнусавить. — Она рассказала мне все это, глядя прямо в глаза.