Рассказы. Девяностые годы
Шрифт:
Старатели шутили, что в тот день он получил воды больше, чем ему полагалось, а Билл ужасно бранился, что вот какой-то вонючий старик испакостил ему воду. Но и ругань и смех были делом привычным. Наплевать на все, лишь бы хватило воды и пищи, пока не начнутся дожди.
— Вот когда пойдет дождь…
— Вот когда дождемся ливня…
Эти слова были у всех на устах. Даже золото не так манило теперь людей, как вода.
Кочевники обходили стороной лагерь белых, пока стояла хорошая пора и можно было охотиться на кенгуру, бунгарра и эму на равнинах и в далеких горах. Когда же началось сухое время года, они пришли к Нарлбин-Роксу, к своему колодцу в Кулгарди, и увидели, что там хозяйничают
Вокруг пересохших бочагов и впадин валялись трупы кенгуру и даже ворон, а у белых было продовольствие, и темнокожие, словно мухи, окружили лагерь, кормясь требухой и остатками пищи в жестянках и бутылках, которые выбрасывали лавочники.
Вино и табак! Любого туземца можно было рано или поздно купить этими благами. Они выходили из зарослей худые и голодные, с одной лишь волосяной повязкой вокруг бедер, а женщины — молодые были очень миловидны — просто нагие. Через минуту они уже шныряли по лагерю, вырядившись в старое тряпье, клянчили пищу и табак и выменивали своих жен, а потом в зарослях, под звездным небом, творили заклинания, призывая дожди и оплакивая свою горькую судьбу.
Вскоре кочевники выучили несколько слов по-английски, а белые несколько слов на туземном языке. Так возникла смешанная речь, которую понимали и те и другие.
Тачка была предметом, широко распространенным среди старателей, и темнокожие прозвали дилижанс «большая тачка», а лошадь с повозкой — «тачка с лошадкой». Увидев в первый раз верблюда, они воскликнули: «Большой эму!»
Находясь среди белых, туземцы, держались с угрюмой замкнутостью, но между собой смеялись над белыми и пели песни, где вышучивали ненасытную жадность пришельцев к желтому камню, который те называют золотом и который нельзя ни выпить, ни съесть, и то упорство, с каким белые, разыскивая его, зарываются в землю, точно крысы.
Многие старатели, хорошо знавшие страну, поддерживали дружбу с туземными жителями, и туземцы частенько помогали им, когда они шли на разведку. Но были и такие, которые видели в туземцах только «черномазых», обращались с ними хуже, чем с собаками, злоупотребляли их доверчивостью, похищали их женщин, оскорбляли их и били по малейшему поводу.
— У меня лично, — говорил Динни, — никаких столкновений с туземцами не было. Я всегда обращался с ними дружески и не трогал их женщин. Поэтому я был в безопасности. Впрочем, у них другие понятия о мести, чем у нас. По их законам, если человек, принадлежащий к одному племени, убьет человека из другого племени, то мстят любому члену того племени, к которому принадлежит виновный. Вот почему многие старатели, производившие разведку к востоку и северу, были заколоты, а их лагери разграблены. Они поплатились за грабежи и убийства, совершенные другими белыми. Кстати сказать, чернокожие на Лейвертоновых холмах всегда славились своей свирепостью. Но те, которые кочевали между Южным Крестом и Кулгарди, были люди мирные и незлобивые — сущие младенцы.
Динни считал, что нужно оставаться в Кулгарди, раз еще удается добывать хоть немного воды. Он подбадривал товарищей, уверял их, что теперь со дня на день можно ждать грозы с ливнем. Динни исследовал местность в двадцати пяти милях к северо-востоку и надеялся найти там золото. Он решил отправиться туда, как только начнутся дожди.
Олф и Морри не возражали. Они понимали, что, расставшись с Динни, они рискуют упустить свое счастье, а возвращение в поселок ничего им не сулит. Без работы и без денег что там делать? Они готовы были поставить на карту свою жизнь, лишь бы добиться богатства. Каждую ночь они по очереди тащились
Самой удивительной особенностью этих естественных водоемов было то, что, если даже они пустовали весь день, на рассвете в них неизменно появлялась свежая, чистая вода, которая накапливалась за ночь.
— Когда работаешь, не думаешь о жаре и голоде, и лучше заниматься делом, чем торчать в трактире или валяться без толку и потеть, пока совсем не обессилеешь, — говорил Динни.
Он сам работал и заставлял работать Олфа и Морри, несмотря на свирепый зной этих бесконечных дней. Когда их заявка в Мушиной Низинке истощилась, они застолбили участок к югу от участка Бейли и трудились не покладая рук, разбивая породу кайлом и разгребая отвалы, а под вечер дробили руду. Это поддерживало в них мужество.
Однако, невзирая на все труды, вложенные ими в этот участок, где они пробили шурфы и вырыли шахту, их усердие вознаграждалось весьма скудно. Золото было, но настолько мало, что игра не стоила свеч. Его едва хватало на жизнь — вот и все. Пока оставалась надежда на более выгодные находки, бедную руду никто не покупал, а во время засухи купля и продажа вообще шла вяло. Динни строил все свои расчеты на том, что в период дождей опять будет приток перекупщиков и можно будет продать свой участок, тем более что он почти примыкал к участку Бейли и была надежда на более глубокое залегание золота.
Олф упрямо работал кайлом; на тощем пайке он исхудал и высох. Его лицо приняло цвет дубленой кожи и заросло бородой. В глазах застыли страх и отчаяние, но он еще находил в себе силы смеяться, отпускать шуточки по адресу Динни и Морри и распевать любовные песенки и «Джона Брауна», как распевал их в пути.
Товарищи дразнили его из-за этих любовных песен и писем, которые он каждый вечер, на закате, писал своей милой, растянувшись на земле. Все знали, что ее зовут Лора и что ее отец, богатый политический деятель в штате Виктория, не разрешает дочери выходить за Олфа Брайрли, пока тот не найдет какой-нибудь способ зарабатывать свой хлеб.
Отец Олфа тоже имел состояние, но, видимо, все потерял во время земельного краха. Олф приехал на Запад в поисках работы, поступил в «Фрезерс голд майнинг компани» и был выброшен на улицу, когда рудники закрылись. Вот он и лез из кожи, чтобы разбогатеть, вернуться в Викторию и жениться на своей девушке. Ради этого он выносил нестерпимую жару, а когда старатели заходили вечерком поболтать с Динни, об этом он мечтал, лежа на спине и глядя на звезды или на лунный свет, струившийся, точно расплавленное серебро, с остроконечных листьев деревьев.
Большинство товарищей Динни, рудокопов из поселка, дружелюбно относилось к Олфу. Добродушный малый, открытый и честный, с этим они были согласны; правда, не без ханжества — вечно удерживает Динни, чтобы тот не пил слишком много. Но Олф — хороший товарищ, а в лагере старателей в те времена только это и требовалось.
Надо отдать справедливость Морри — он тоже держался стойко. У него, как и у всех новичков, кожа была обожжена солнцем, ноги стерты до крови, руки в волдырях. Но, претерпев первые испытания, Морри перестал охать и, видимо, решил не унывать. Жизнь золотоискателя давалась ему не легко. У этого изнеженного, рыхлого, близорукого барина вечно ломило спину, или болел живот, или еще что-нибудь; Динни говорил, что никогда не видел человека, у которого было бы столько всевозможных хворей, как у Морриса. Но Морри научился не жаловаться, твердо решив доказать, что и у него есть характер. И он доказал это, хотя его кровь чуть не закипала в жилах от зноя, а гладкое полное лицо стало цвета сырой ветчины и заросло грубой щетиной.