Рассказы. Митря Кокор. Восстание

Садовяну Михаил

Мирон Юга прекрасно сознавал, что один не сможет бороться с обезумевшей толпой. В то же время он не мог дезертировать, уклониться от выполнения своего долга, бросить отцовскую землю. Само его присутствие, возможно, помешает разгулу анархических страстей. В душе землепашца живет инстинкт уважения к старшим, тем более к помещику, чьи деды и прадеды владели этой землей. Пока он, Мирон Юга, здесь, мужики не посмеют бесчинствовать и грабить. Они подожгли Руджиноасу именно потому, что его там не было… Правда, после поджога соседней усадьбы Козмы Буруянэ, тщательно все обдумывая ночью, Юга спросил себя, не разумнее ли все-таки было бы временно уехать и не возвращаться, пока не

вмешаются власти, призванные образумить сорвавшихся с цепи мужиков. Не безумна ли его попытка противостоять шайке озверевших бунтовщиков, если он может рассчитывать лишь на силу своего авторитета? Ведь если плотина почтительного к нему отношения рухнет, его присутствие покажется вызовом и приведет к еще более ожесточенному взрыву ярости… Но Юга тут же запретил себе подобные сомнения, так как они показались ему проявлением трусости. Трусость всегда выискивает для своего оправдания все новые и новые доводы. В общем, будь что будет, все выяснится в свое время…

Сейчас, шагая по комнате, Мирон Юга слышал во дворе голоса, которые показывали, что наступила решающая минута. Стоя у окна, Исбэшеску взволнованно вглядывался во двор и что-то испуганно бормотал. Мелькнула мысль, что надо бы сейчас же выйти навстречу крестьянам, но Юга не решался на это, как будто каждая минута отсрочки была для него выигрышем.

Топот ног и гам голосов нарастали. Толпа вливалась с улицы во двор и парк усадьбы, будто река, неожиданно изменившая свое русло. Люди толпились на недавно посыпанной гравием и расчищенной аллее, опасаясь наступить на кромку газона, где уже появились первые робкие травинки. То и дело раздавались укоризненные голоса:

— Да осторожнее вы, братцы, не топчите траву, жаль, трудились ведь люди!

Шум немного улегся, словно крестьяне, проникнув в парк, куда им запрещалось ходить, почувствовали себя в чем-то виноватыми. Только дойдя до клумбы перед домом, Трифон Гужу осмелился громко гикнуть, как бы проверяя собственную смелость или пытаясь расколоть сковывавшую всех тишину.

Шумливее оказались те мужики, а их было большинство, которые прошли задним двором. Голуби на их пути взвились в воздух, домашняя птица разбегалась с испуганным кудахтаньем. Из конюшен, хлевов и амбаров появились слуги и работники, которые с детским любопытством разглядывали односельчан, смеялись и перебрасывались с ними шутками, как будто бы все собрались на веселые посиделки с музыкой. Один только старый Иким смотрел удивленно и озадаченно. Приказчик Бумбу, у которого подгибались колени, замер с покорным выражением лица в дверях своего флигеля в глубине двора, а жена его, дрожа от страха, притаилась внутри, выглядывая из-за занавески.

— Пришли, значит, пришли? — глупо спросил он, когда крестьяне, шагавшие во главе толпы, поравнялись с ним.

Услышав, что кое-кто проник через парк, он пошел туда, словно нахальство мужиков его рассердило и он собрался выдворить их из усадьбы. Внутренний двор между новым зданием Григоре и старой усадьбой был уже полон народа. Совсем растерявшись, Бумбу приветливо поздоровался с одним, с другим, а потом застыл, широко расставив ноги, перед дверью, между двумя столбиками террасы, словно решил помешать толпе ринуться на барина. На мокром от пота лице приказчика блуждала улыбка, призванная скрыть его страх и завоевать всеобщее расположение.

Людей все прибывало, сутолока и гул нарастали, кое-кто уже ругал улыбающегося приказчика, а тот, как только осознал это, с невинным видом спросил:

— Что с вами, ребята? Что вы хотите?.. Скажите мне, а я уж…

Смех, насмешливые выкрики и свист заглушили его слова.

Бумбу растерялся.

Лупу Кирицою, которого случайно вытолкнули чуть ли не в первые ряды, вдруг закричал:

— Поди скорее, не мешкай, скажи барину, пусть выйдет, потому как все село пришло!

— Иду, иду сейчас же! — пролепетал Леонте Бумбу, очнувшись, и метнулся в дом.

Он постучал в дверь комнаты Юги и вошел, не ожидая приглашения.

— Пожалуйте, барин, село пришло!

Мирон Юга повернулся, как будто весть эта застала его врасплох, хотя уже несколько минут со двора грозно доносился нарастающий гул людских голосов. Он пристально посмотрел в глаза приказчика и ответил:

— Хорошо, Леонте!.. Пойдем поглядим, чего хочет село.

Старик взял меховую шапочку, которую всегда носил во дворе, аккуратно надел ее и шагнул к двери. Бумбу на секунду остановил его, снял с вешалки у дверей кожаную куртку, подбитую мехом, и помог надеть, смиренно бормоча:

— Там прохладно, барин, еще простынете…

— На кой черт ты меня вернул с дороги, — проворчал Мирон Юга, надевая все-таки куртку и тщательно застегиваясь на все пуговицы, будто готовился в дальний путь.

Бухгалтер, оцепеневший у окна, даже не шелохнулся, когда вошел приказчик. Увидев, что барин собирается выйти, он тут же решил, что ему, Исбэшеску, лучше оставаться на месте. При всех обстоятельствах так безопаснее. К чему подвергаться излишнему риску, если, в сущности, он такой же, как и все остальные, бесправный труженик, только попавший в особенно трагическое положение, — его ненавидят другие нищие и угнетенные. Леонте Бумбу, следуя за Мироном Югой, беззвучно спросил его:

— Не идешь с нами?

Исбэшеску ответил так же беззвучно:

— Нет.

Крестьяне сразу же замолчали, как только увидели старого барина. Кое-кто машинально стянул с головы шапку. Юга остановился у края террасы на уровне толпы. С одного взгляда он убедился, что крестьяне заполнили весь парк вокруг старой усадьбы, до нового дома Григоре, и весь задний двор. Солнце опустилось за домами, оставив в тени галерею и залив кровавым сиянием сотни лиц с зажмуренными от резкого света глазами.

— Вижу, вы действительно пришли все, стар и млад! — спокойно сказал Юга, всматриваясь в лица мужиков, будто выясняя, кого нет.

— Так оно и есть, барин! — ответили неуверенные голоса, среди которых Юга узнал голос Игната Черчела.

Он даже приметил где-то в толпе его плаксивое лицо, но оно ничуть его не заинтересовало, а просто мелькнуло в сознании.

Прошло несколько секунд, показавшихся всем бесконечно длинными. Вдруг Мирон Юга закричал резко и повелительно:

— Кто вас сюда позвал? Зачем вы портите мне клумбы, грядки и газоны, над которыми я и мои люди столько трудились? Кто вам это разрешил?.. Не могли подождать на заднем дворе? Там для вас уж недостаточно хорошо? Господами стали с тех пор, как взялись за революцию и разбой?

Говоря это, Мирон Юга распалялся все больше и уже не в силах был сдерживаться, хотя сознавал, что перегибает палку и рискует вызвать реакцию, прямо противоположную той, на которую рассчитывал. Действительно, кто-то дерзко его перебил:

— Что ж это выходит? Мы для чего сюда пришли — чтобы ты нас отчитывал или чтоб мы с тебя спросили?

Мирон Юга колебался долю секунды, не зная, ответить ли на дерзость или пропустить ее мимо ушей, и продолжал тем же тоном:

— Я, ребята, бездельников не потерплю, потому что и сам тружусь так же, как вы, вместе с вами. А потолковать мы могли бы, как всегда, там, а не тут — здесь место для отдыха… Но теперь, раз уж вы пришли, ничего не поделаешь… Говорите, что у вас наболело!