Рассказы
Шрифт:
— Неужели ты совсем не устала?
— Нет, — ответила она, как отрезала.
— По-моему, эта поливка — слишком тяжелая работа для женщины. Да и мужчину может измотать вконец.
— Вот как?
Ничего больше она сказать не пожелала. Тем и закончилась их беседа на этот раз. Молча направились они к теплицам, и, когда подходили к упаковочной, хозяин вышел им навстречу, чтобы объявить об окончании рабочего дня.
В тот вечер Отто чувствовал себя ужасно разбитым и нигде не находил покоя. Двенадцатичасовой рабочий день вытряхнул из него все силы, вымолотил,
Отто надел шляпу и вышел во двор. Вечер так хорош, что ничуть не хочется спать. Он потоптался с минуту перед работницкой избой, послушал вечерние голоса, а потом тихо побрел к ближнему лесу. У томатных посадок он остановился, огляделся вокруг, словно выбирая направление, и пошел дальше. Вскоре затем он свернул направо, на тропочку между грядками, которая вела к поливному бассейну. И почти непроизвольно, подойдя к бочагу, он скользнул взглядом по воде.
Большая лягушка прыгнула с бережка, пустив по воде крути, которые быстро разбегались и исчезали. Как раз на том месте, где скрылась последняя морщинка, Отто днем видел отражение, породившее в нем столь удивительные чувства. Воображение взяло на себя смелость немножко прояснить эту весьма смутную картину. И вскоре она словно ожила. Парня бросило в жар, и он прошептал с решимостью, почти с вызовом:
— Я женюсь на ней. Она ничего. И работница хорошая.
Две недели спустя, когда июль уступил место зрелому августу, парень решил осуществить свое намерение. Он еще утром закинул удочку, деликатно спросив у Элмы:
— Что ты скажешь, если я вечером зайду посмотреть твою каморку?
Девушка ответила без лишних церемоний:
— Приходи, кто тебе не велит.
И вот он сидел в ее комнате, маленькой клетушке на чердаке, и отчаянно пытался завязать разговор. Но каждое слово, с таким трудом вырывавшееся из его хэмеляйских губ, казалось ужасно унылым, будничным и стертым. И за каждым сказанным словом повисала угрюмая пауза. И, лишь бы только заполнить эти мучительные паузы, он говорил:
— Ты, верно, все еще сердишься на меня?
— Сержусь? Я?
— Ну да, ты.
— Еще чего. За что же мне сердиться?
— Да за то, что я тогда у воды…
Она рассмеялась добродушно и светло. Она смеялась губами, глазами, туго налитой грудью — всем своим существом.
— Ты все еще об этом расстраиваешься? А я уже давно забыла.
— Меня это просто подавило, — признался он чистосердечно.
— Ах, бедный Отто, какое же у тебя чувствительное сердце!
— Видишь ли, я ведь вовсе не хотел тебя обидеть.
— Ну, конечно. Ты же сказал правду. Что видел, то и говорил. А я могу тебе признаться, раз уж на то пошло, что у меня и сейчас ничего нет…
Трудно сказать с уверенностью, сделала ли она это столь смелое признание с каким-то определенным умыслом
— Элма, я женюсь на тебе… Ты мне нравишься…
Так начиналась их тридцатилетняя война. Немного романтики лунных ночей, объятий и поцелуев, а затем — мечты:
— Вот если бы когда-нибудь сколотить деньжат да и отважиться купить собственное огородное хозяйство!.. — повторял он всякий раз со вздохом. Это стало его постоянной присказкой. С этим восклицанием он начинал и заканчивал рабочий день. Это же было его всегда готовым ответом на многие вопросы и предложения Элмы: «Вот если бы сколотить…»
Как-то, через год после обручения, Элма спросила:
— Когда же, ты думаешь, мы сможем начать с тобой настоящую семейную жизнь?
Он не сразу нашелся. Да, когда? А что значит — настоящая семейная жизнь? Ведь вот они уже десять месяцев живут вместе на чердаке у Элмы. Сперва люди немного удивлялись. На деревне уже поговаривали о «невенчанной чете» Харьюслуома. И хозяин время от времени намекал, что им следовало бы обвенчаться. Но поскольку Отто всякий раз отвечал, что, мол, надо сколотить деньжат и так далее, хозяин в конце концов махнул на них рукой. Точно так же поступила и деревня. Элму стали звать «Оттовой Элмой», а Отто — «Элминым Отто». Вот и все.
— Ну, так как же, Отто? Ты думал об этом? — повторила она вопрос, видя, что муж уставился куда-то в пространство.
— Как же, думал. Когда-нибудь, со временем. Вот только бы сколотить деньжат, чтобы купить хоть немного земли… Ну, и тогда уж…
— Значит, дело это затянется…
— Надо только верить. И быть скупыми.
— Но ведь женитьба по нынешним временам не так уж дорого может обойтись.
— Да уж как-никак… потребуется немало.
— Но такая жизнь все-таки ведь… немного не того…
— Почему?
— Ну, как же. Мы ведь не можем. Ты сам понимаешь — дети… Отто даже вздрогнул. Этого обстоятельства он еще не продумал до конца, как следует. Совершенно верно, Элма — женщина. Она хочет иметь детей. Но и на этот раз он не мог придумать другого ответа, кроме все того же:
— Вот бы только сколотить деньжат маленько, чтобы сметь, значит, заводить детей. Ты же сама видишь, что с такими заработками далеко не ускачешь. Теперь, правда, еще жить можно, пока мы оба работаем. А каково будет, когда ты останешься дома?
— Разве мне обязательно сидеть дома?
— Конечно, если ты хочешь иметь детей. Иначе ничего не выйдет.
— Но что же нам делать?
— Надо подтянуть животы и копить деньги. Жить скупо и бережливо.
Итак, они начали жестокую экономию. То было время великого самоотречения. Они экономили на еде и на одежде, жили впроголодь, терпели нужду и лишения. Но им это не причиняло страданий, потому что в мечтах перед ними маячила цель, ради которой стоило идти на все: кусок собственной земли, собственный огород.