Рассказы
Шрифт:
Он засмеялся и сел. «Что за вопрос, мама! Откуда я знаю? Может быть, выясню сегодня вечером».
«Элис славная девушка», — сказала она, удивляясь сама себе. Она всегда прикладывала усилия, чтобы побороть ревнивое чувство по отношению к девушкам, звонившим Лейну, ходившим за ним и вздыхавшим по нему. Она шутила, поддразнивала его и так перемогала свою ревность. Но сейчас она не ревновала. Она хотела подкрепить свою любовь к нему любовью другой женщины. Если его могла любить Элис — Элис, такая умная и блестящая девушка, значит, в отношении
«Ты не замечаешь никаких перемен в Гарри?» — вдруг спросила она.
Лейн удивился. «Он очень вырос — не знаю, я больше ничего не заметил».
«Он так странно ведет себя в последнее время, — против воли проговорила она, — Не знаю, что и думать».
«Ну, он всегда был странным, — рассеянно заметил Лейн. — Вечно читал книжки и занимался музыкой. Нормальные ребята этим особо не интересуются. По крайней мере, я не интересуюсь».
Она сидела в кресле опустив плечи, смотрела на него и молчала. Как дети, думала она, могут разбить твое сердце, расстроить, причинить боль, ни о чем не подозревая! Она полюбила Лейна в тот первый миг, когда медицинская сестра подала его ей.
Это была ее плоть, у этого существа были ее темные волосы и карие глаза, ее гладкая смуглая кожа, ее стройная фигура, даже ее ноги. Она держала эти ножки, когда он был младенцем, она оттирала его натруженные ступни и коленки, когда он был мальчиком, она и сейчас знала их наизусть, когда он стал молодым мужчиной. Его ноги были похожи на ее, только это были ноги мужчины, длинные, сильные и стройные.
«Я много читала тебе вслух, — сказала она. — Сказки, стихи — когда ты болел. И я часто играла тебе и пела…»
Он взглянул на нее, слегка пристыженный. «Ты все делала просто здорово, мама, но я, наверное, в папу. Ты же знаешь».
Она отвернулась. «Конечно», — сказала она.
Но выдержать это было невозможно. Она вскочила, пригладила ладонями волосы. «Так как же мы проведем этот несравненный день? — воскликнула она сильным и звонким голосом. — Это ведь должен быть лучший день в нашей жизни! Чего бы тебе хотелось больше всего на свете, Лейн?
«Давай выведем лошадей! — предложил он, мгновенно загоревшись. — Мне хочется этого больше всего!»
Верховая езда — единственное, что они могли делать вместе с Томом. Даже тогда, когда годы завершили их отчуждение, когда она твердо знала, что он никогда не полюбит ничего того, что любит она, и когда то, что нравилось ему, вызывало у нее чувство непереносимой тоски, — даже тогда они могли отправиться вместе на прогулку верхом. Но она не садилась на лошадь с того самого дня, как они поссорились и он уехал один и погиб. Она держала лошадей только для мальчиков.
«Хорошо, — сказала она сейчас, — хорошо, Лейн».
…Она отдалась своей любви к нему. Дорожка вела через лес, и его стройная красивая фигура на фоне зелени и золота деревьев волновала ее сердце. Солнечные лучи чудного осеннего
«Я уверена, что те, кто придумал воевать и с тех пор никак не может остановиться, выглядели в военной форме как ты сейчас, — сухо проговорила она. — Доспехи были слишком к лицу, чтобы соглашаться на вечный мир».
Он рассмеялся своим легким смехом, который делал слова ненужными. Его простодушное тщеславие помогало ему понимать те чувства, которые испытывали женщины по отношению к нему, и ее чувства тоже, — тщеславие прибавляло блеска его красоте. Блестевшие глаза, уверенно сжатый рот, руки, легко державшие поводья. Когда он вдруг пустил лошадь в галоп и далеко обогнал ее, она намеренно придержала свою лошадь, чтобы полюбоваться им.
«Интересно, — подумала она, — будет ли Элис счастлива с ним?»
Никогда прежде она не подвергала сомнению его способность осчастливить женщину. Но никогда прежде она также не признавалась себе в том, что ей он счастья не принес. Это ее божественное дитя, чьей красотой она всегда утешалась, часто делало ее несчастной. «Дайте ему время, — говорили ей его учителя. — В нем столько энергии. Он просто не нашел себя. Когда он станет старше…»
Она прилежно выслушивала их, чтобы скрыть от себя самой огорчение его неудачами. Но, так или иначе, его первый год в колледже не успел закончиться, война потребовала его себе, и теперь она могла только гадать, что произошло бы, если бы ему дали время.
Он прискакал галопом обратно — фуражка в руке, развевающиеся темные волосы, горящие глаза и королевская посадка в седле. В следующую минуту они скакали бок о бок, пустив лошадей легким галопом.
«Лейн, — серьезно сказала она среди буйства солнечного света, — с каким чувством ты едешь на войну? Я все время хотела поговорить с тобой об этом, но боюсь, нам больше не удастся побыть сегодня вдвоем. А мне хотелось бы знать, дорогой, — это будет утешать меня, когда ты уедешь, — хотелось бы знать, о чем ты думаешь, совершая все это — все эти опасные вещи. И если что-то с тобой случится… мне будет легче, если я буду знать, что… что ты сражался за то, ради чего, по-твоему, стоит отдать свою жизнь».
Она и вправду часто думала об этом и мучительно хотела знать, есть ли в нем та вера, которая даст ему силы, если ему суждено погибнуть.
Он посмотрел на нее своими блестящими непостижимыми глазами: «Боюсь, я как-то не думал об этом, мама. Но надеюсь, что мне там будет не очень скучно».
Невыносимые воспоминания, будто привидения, выползли из леса и потянулись к ней своими холодными руками. Так мог ответить Том, так он отвечал, когда она, в отчаянных попытках сгладить их разность, открывала ему свою душу.