Рассказы
Шрифт:
— Это как это — неправильно? — обиделся я.
— Как радио. По-сюсипусински.
— Как?
— «Здра-авствуй, де-евочка…» — мастерски передразнила Нюша радиосказочников, а заодно и меня. А сказки надо читать по-человеченски.
— Ладно… «По-человеченски». Не умею я сказки читать. Что же мы будем делать?
— Разговаривать. Тебе сколько лет?
Я немножко обалдел от резкой перемены темы, так что даже забыл, сколько мне лет. Потом вспомнил и сказал:
— Сорок
— Три я знаю. А сорок это сколько?
— Ну, это… ты «десять» знаешь?
— Знаю. Сорок — это четыре раза по десять. или лучше… Тебе вот четыре года. Так? Значит, сорок — это десять раз по четыре. Ясно?
— Мне не четыре года, а четыре с половиной. Значит сорок — это сколько?
Я задумался. Потому что считать не умею.
— Это где-то… сейчас посчитаю… четыре с половиной на два — это девять. Четырежды девять — это тридцать шесть. Получается восемь раз и еще четыре года на ум пошло. Ясно?
— Неа. Ты старый или нет?
— Трудно сказать. Вроде — ещё не очень…
Нюша внимательно посмотрела мне в лоб.
— Ты старый.
— Почему это — старый?
— У тебя полоски на лобе.
— На лбу. Какие полоски? А-а-а! Морщины, что ли? Ну, морщины — это еще не старость. Если ты брови поднимешь, то у тебя тоже будут полоски… то есть, тьфу, морщины. Просто у людей так устроена кожа, что…
Но Нюша меня уже не слушала:
— С тобой неинтересно разговаривать.
— Почему это неинтересно? — я очень возмутился, даже расстроился.
— Ты непонятно говоришь. Надо говорить или мало и понятно, или много, но интересно. Если много и интересно — тогда получится сказка. А ты говоришь много и неинтересно, как радио. Давай лучше играть.
— Ну, давай. Во что?
— В еду.
— Это как?
— Я говорю свою еду. Плюшка. А ты говоришь другую свою еду. На «а».
— Понятно. На «а»… М-м-м… Скажем… Арбуз.
— Селёдка.
— Ты на «зэ» должна говорить. Арбуз пишется с «зэ».
— Но я же не пишу, а говорю.
— А если сказать «арбузы», то слышно «зэ». Значит, арбуз на «зэ».
Моя логика была железной, я был горд собой. Но на Нюшу моя железная логика не подействовала.
— «Арбузы» — так говорить нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что можно назвать только одну еду. Нельзя говорить «селёдки», «плюшки»… Говори на «а».
— Почему на «а»?
— Потому что «селёдка».
— Ну ладно… А… А… Антрекот.
— Это кто?
— Не «кто», а «что». Это такое особое мясо, чтобы жарить.
— Так нечестно.
— Почему?
— Потому что «кот» — это тоже мясо. Но это не еда.
Я опять растерялся:
— Но ведь антрекоты не из кошек делают. Впрочем,
— «Котлета» — не на «а». Мясов много. Все нельзя называть. Ты тоже мясо, если для людоеда. Ты боишься людоеда?
— Я не знаю, я его не видел.
— А я видела в мультике. Ты не умеешь играть в еду. Покажи мне лучше страшную рожу.
— А у меня получится?
— Показывай.
Я сморщил нос, оскалился, закрыл глаза и идиотски оттопырил пальцами уши. Нюша засмеялась.
— Это не страшная рожа, а смешная. Покажи другую смешную рожу.
Я надул щёки, вытаращил глаза и верхней губой закрыл нижнюю. Нюша очень долго и внимательно, совсем не улыбаясь и как бы чего-то выжидая, смотрела на меня:
— Смотри не пукни. С такой рожей надо какать на горшке в детском саду. А ты уже старый. А старые на горшках в детском саду не сидят. Как тебе не стыдно! Убери рожу. Сделай лицо обратно.
Я «сделал лицо обратно». Нюша вздохнула:
— Ничего-то ты не умеешь… Ты бесполезный. Ты где работаешь?
— В университете.
— А это кто?
— Не «кто», а… Ну, это такая школа для взрослых. Туда идут после школы, кто хочет ещё учиться.
— Ещё — потому что плохо учился в школе?
— Наоборот. Если хорошо.
— Непонятно. Если в школе ты хорошо учился, зачем ещё дальше учиться? Ну, ладно… Что ты там делаешь?
— Преподаю.
— Что подаёшь?
— Ничего не подаю. Преподаватель — это как учитель.
— Так ты — учитель?! — неподдельно изумилась Нюша.
— Ну да… А что?
— А чему ты учителяешь?
— Чему учу? Это, Нюша, трудно объяснить. Знаешь вот… культура, всякие книги, языки…
— Как же ты учишь про культуру, если козявки руками из носа вынимаешь? И книгу читаешь неинтересно. И язык непонятно говоришь…
Я вздохнул. Нюша тоже вздохнула:
— Жалко тебя, дядя Вова.
— Правда — жалко?
— Правда. Давай я тебя занюшу.
— Это как? Ну, пожалею. Нюша тебя пожалеет. Занюшит. Хочешь?
— Хочу.
Нюша слезла со стула, обошла стол, по-деловому залезла мне на колени и стала гладить меня по голове…
— Бедный, бедный дядя Вова, старенький, весь в полосках, сказки читать не умеет, играть в еду не умеет, весь некультурный, говорит неинтересности, бедный, бедный дядя Вова… Хороший, но несчастный дядя Вова. Дай я тебя поцеловаю.
И Нюша чмокнула меня в щёку:
— Ещё и колючий. Можно, я буду звать тебя «дядя Ёжик»?
— Можно.
Так я с тех пор и стал в семье Тяпкиных «бедным дядей Ёжиком». А ещё с тех пор я стал делать вот что.