Рассказы
Шрифт:
— Ты шо, гадюка, русского языка не понимаешь? Тебе сказали, не трожь баррикаду. — И меткий выстрел свалил одного из солдат.
Немцы снова подняли стрельбу. Пыль, дым облаком окутали осажденную шахту, и там, казалось, уже ничего живого не могло быть.
Так думал Людвиг Кат.
А в это время внутри пустого здания Гришечка перебегал от окна к окну и стрелял по врагам на выбор.
— Врешь, Гришечку голыми руками не возьмешь, — разговаривал он сам с собой… — Гришечка не такое в жизни бачил!..
Пустой левый рукав болтался, из плеча сочилась кровь. Раненый, он продолжал бой, стреляя расчетливо и спокойно. Уже
Кровь из простреленного плеча залила белую изодранную рубашку. Тогда Гришечка поймал зубами пустой рукав, оторвал его и кое-как обмотал рану.
— Гришечку не убьешь, — бормотал он, — Гришечку пуля не берет. — И стрелял до тех пор, пока кончились патроны.
Тогда он вынес из конторки динамит, провел к нему шнур.
— Угля хотите? — спрашивал он. — Зараз вам будет уголь.
Гришечка спустил в ствол шахты динамит, стащил с головы картуз, торопясь, достал зажигалку. Добыв огонь, он поднес трепетное пламя к шнуру и поджег его.
В эту минуту один из немцев, пробравшись сквозь баррикаду, выстрелил. Гришечка схватился за грудь и упал на железный пол. Солдат кинулся было к нему, но шахтер отчаянным усилием схватил тяжелый болт и швырнул его в немца. Удар пришелся по лицу, и тот рухнул навзничь.
— Гришечку не убьешь, Гришечка не такое в жизни видал, — трудно дыша и поднимаясь, говорил шахтер.
Не слыша выстрелов, немцы осмелели. Они принялись растаскивать баррикаду, и когда столкнули последнее препятствие и несколько человек ворвались внутрь, передние замерли. То, что они увидели, заставило их попятиться назад.
Перед ними, шатаясь на широко расставленных ногах, стоял инвалид. Рубаха, перепачканная кровью, свисала на нем клочьями. В изуродованной однопалой руке он держал револьвер. И столько ненависти и насмешки было в его страшных глазах, что немцы не решались двинуться с места.
— Прошу подходить, — хрипло проговорил он, — только не все сразу, соблюдайте очередь.
— Nicht schiessen, lebendig nehmen! [8] — скомандовал капитан, и солдаты пошли на Гришечку.
Первого он опрокинул ударом ноги в живот, в другого выпустил последнюю, оставленную для себя самого пулю, и когда наган опустел, швырнул им в Людвига Ката.
— Гришечку голыми руками не возьмешь, — сказал он, отступая к провалу ствола.
— Fangen! [9] — закричал капитан.
8
Не стрелять, взять живым! (нем.)
9
Поймать! (нем.)
Один из солдат погнался за Гришечкой, пытаясь схватить его, но тот успел подбежать к стволу шахты. На какое-то мгновение он замер у края пропасти и вдруг, обхватив солдата обеими руками и со словами: «Идем со мной, гад!» — прыгнул с немцем в глубокий колодец ствола.
Враги оторопели.
Капитан резко повернулся к солдатам. Он с наслаждением отхлестал бы по щекам своих увальней солдат, будто они были виноваты, что русский красный партизан, простой шахтер, да еще к тому же калека, оказался сильнее целого отряда.
Никто из немцев не замечал, как из глубины шахтного ствола еле заметной струйкой курился дымок. Они собирались уже покинуть здание шахты, когда раздался оглушительный взрыв. Столб пламени взметнулся под самую крышу.
Густое облако пыли и дыма медленно оседало над грудой молчаливых развалин.
1941
ОБИДА
В тревожные осенние дни сорок первого года, когда фашистские армии приближались к Москве и Гитлер объявил на весь мир, что видит советскую столицу в бинокль, командир волоколамских партизан Ланцов получил задание центра — разведать штаб особо секретной немецкой части, занявшей деревню Загорье, и при удобном случае атаковать ее сводными силами партизан.
Всех взволновала весточка из родной Москвы, такой близкой отсюда и такой далекой. Трудно приходится ей: каждую ночь гудят и гудят самолеты врага, летят бомбить Москву, а потом горизонт вдали охвачен заревом…
Добровольцев пойти на трудное задание было много. Решили послать наиболее опытного партизана, бывшего жителя этой деревни Якова Латышева.
До войны Латышев работал в районе, но родную деревню не забывал. Там жили родители, и он нередко наведывался к ним. Перед войной мать похоронили, а отец погиб от рук гитлеровцев. Старик по характеру был непреклонный. Латышеву рассказали друзья, побывавшие в разведке: когда враги вошли в деревню, он не пустил их на порог, стрелял из охотничьего ружья до тех пор, пока фашисты, ворвавшись в дом, не убили его.
В штабе отряда не все были согласны с тем, что в Загорье должен пойти такой «заметный» человек, каким был Яков Латышев. Но он горячо доказывал, что знает в окрестностях каждую тропинку, каждый овражек. Возможность провала Латышев отметал, уверяя, что в Загорье никто его не узнает: ровесники на фронте, а старики давно его забыли. К тому же в деревне почти не осталось жителей — все, кто мог, ушел в леса.
Латышев приводил немало других доводов и лишь об одном умолчал: ему хотелось увидеть свой большой и нескладный, но такой родной дом, где прошло детство и где погиб отец.
Латышев решил проникнуть в деревню под видом местного жителя, инвалида-плотника, живущего случайными заработками. Помнится, такой бобыль жил в Загорье. Правда, было это давно, когда Яков еще мальчишкой бегал по деревне, работал батрачонком на соседей-кулаков. Бобыль куда-то исчез из деревни. Значит, он, Латышев, вернется под видом объявившегося бобыля. Кстати, кажется, и фамилия у того была такая же, и вообще в Загорье полдеревни Латышевых — где там разобраться немцам…
Редактор многотиражки, отрядный художник-карикатурист Гриша Папин заготовил для Латышева справку об инвалидности. К ней была приложена подлинная немецкая печать и стояла загогулина вместо подписи районного коменданта. Впрочем, загогулина была точной копией настоящей подписи. Гриша так наловчился расписываться за немецкого коменданта, что партизаны в шутку прозвали его «Фон Папен».