Рассказы
Шрифт:
Папазьян сделал знак шоферу, тот включил мотор, и под его рокот Папазьян выстрелил в полицая.
Командир отряда выпрыгнул из кабины:
— Черевиченко!
— Есть, товарищ командир!
Двое партизан оттащили полицая в сторону и присыпали снегом. Черевиченко занял его пост. Командир предупредил партизан:
— Помните: в селе ни выстрела, ни слова по-русски. Ферштейн?
— Ферштее, товарищ командир. Гутен морген, в общем, все зрозумило!
В селе было тихо. Папазьян приоткрыл дверцу и спросил у пробегавшего мальчика, где находится полиция и где живет староста. Подросток указал на большую
На порог выбежал староста без шапки. Еще не зная, кто из немецкого начальства приехал, он шикал на волкодава, рвущегося с цепи, и кланялся машине до самых колес.
Папазьян спрыгнул с подножки, небрежным жестом смахнул перчаткой снег с носков шевровых сапог, после чего распахнул дверцу перед немецким майором.
Староста Талалай благоговейно приоткрыл рот при виде офицера в шинели с меховым воротником. Майор, не глядя на старосту, походкой хозяина направился к хате. Староста семенил сбоку и все время кланялся.
Папазьян подал своим общую команду по-армянски:
— Тхек, гордзианцек! [18] — И добавил по-грузински: — Чкара, чкара! [19]
Не будь столь напряженной обстановки, партизаны рассмеялись бы озорству разведчика, потому что не поняли ни слова из его команды. Но все они дружно кинулись исполнять приказание: каждый знал заранее, что должен делать.
Майора войск СС Фридриха фон Ленца, как его представил Папазьян, староста провел в самую большую комнату с окнами на улицу, из которых, как сразу заметил Задорожный, была хорошо видна дорога. Кроме того, небольшое окно выходило во двор, где находился большой каменный сарай с дверью, обитой железом и запертой пудовым замком. Там и находился склад продовольствия.
18
Ребята, за дело!
19
Быстро, быстро!
Папазьян вызвал старосту и в присутствии «высокого начальства» сообщил, что они являются карательной группой по борьбе с партизанами и что старосте надлежит нагрузить машину продовольствием и фуражом для боевой конной группы, которая идет следом. Если при этом староста покормит уставших солдат, то господин майор Фридрих фон Ленц отметит его усердие и доложит о нем верховному командованию.
Старосту Талалая покорили великосветские манеры офицера-переводчика. Поглядывая на мрачных немецких солдат, которые отряхивали помятые шинели, староста умильным голосом говорил Папазьяну:
— Яки хорошие немцы. У нас таких не було: смирные, не стреляют, бачь, отряхаются, чтобы чистыми быть…
Папазьян покровительственно похлопал старосту по спине и сказал:
— Это особые немцы!
Староста крикнул жене:
— Ганно, а ну, собирай закуску, хай поедять господа немци!
Грузить продовольствие и фураж Талалай велел прислать трех сельских полицаев. К их удивлению, «немецкие солдаты» тоже стали таскать мешки с мукой, бочонки с салом.
Алексей Задорожный огляделся в доме старосты.
Талалаиха подала Задорожному завтрак. Но партизанский командир, казалось, не замечал ни жареных цыплят, ни вишневой наливки, ни вареников. Он с волнением следил из окна за тем, что происходило во дворе. Ведь там, в глухой степной балке, четыреста человек голодных, израненных боевых друзей ждут их возвращения.
Операция явно удавалась.
Пока полицаи закапчивали погрузку продовольствия, старостиха пригласила свободных от постов солдат в просторную избу, где уютно пахло теплом. Отвыкшие от домашнего очага, оторванные от родных семей, партизаны точно в сказке смотрели на скатерть-самобранку. На длинном столе красовались горшки со сметаной, тарелки с сизым холодцом, огурцы, горы белого хлеба — от всего этого повеяло чем-то давно забытым.
Партизаны косились на свои огрубелые, черные, пропахшие порохом руки и стояли в растерянности. И лишь когда Папазьян кивнул головой, они стали рассаживаться, подталкивая друг друга, глухо стукая о деревянную лавку гранатами, рассованными по карманам…
Никто, однако, не притронулся к еде прежде, чем Папазьян не поднес старосте и его жене по стакану самогона.
— Ком цу мир, — сказал он, довольный тем, что может употребить единственно хорошо известную немецкую фразу.
Старостиха рассмеялась:
— Ешьте, господа немцы, продукты не отравлены. То краснии у нас все чисто побрали…
— Ком цу мир, — уже строго повторил Папазьян.
Староста испуганно взял стакан.
— Будьте здоровеньки. — И опрокинул в рот самогон, сморщившись и закусывая огурцом.
Пока пила старостиха, Талалай, жуя, продолжал говорить:
— Жалко, что вы уезжаете.
— Почему жалко?
— Партизан боимось. Тут в селе старосту убили, полицаев перевишали. Кажуть, якись шахтеры появились. Усю ночь не сплю…
Дорого бы дал любой из партизан, чтобы расправиться со старостой-предателем, но… приходилось молчать и делать вид, будто ни слова не понимаешь.
Папазьян и Задорожный с радостью смотрели на стоявшую во дворе нагруженную доверху и покрытую брезентом автомашину. Нужно было торопиться: в любую минуту могли нагрянуть гитлеровцы.
Едва Папазьян вышел от командира с приказом собираться, как прибежал встревоженный связной и доложил, что пост за селом дал предупредительный выстрел. И сразу все пришло в движение.
На улице послышался рокот мотора, и Задорожный увидел в окно машину с гитлеровскими солдатами. Возле дома Талалая из машины вышел человек с портфелем, а машина поехала дальше. Задорожному показалось, будто она остановилась за церковью.
Когда незнакомец с портфелем был уже возле порога, Алексей Задорожный поразился, узнав Ефрема Танцюру. «Крупный зверь, да не ко времени», — подумал командир партизан.
В сенях послышались шаги и раздался властный голос:
— Где староста, почему из на месте?