Рассказы

Жариков Леонид Михайлович

Вот чего не хватало! Теперь, в громе гитлеровского марша, русский дом превратился вполне в немецкий. Офицер усилил звук и, ликуя, подпевал:

…Германия велика и прекрасна. Скоро она раскинется От Ледовитого океана до Средиземного моря. Будут у нас белые медведи на севере И апельсины на юге, Ха-ха-ха, Это будет веселая война…

Пока денщик стелил

на полу болгарский ковер, офицер открыл чемодан и принялся вынимать и раскладывать возле зеркала мелкие и, по всему судя, любимые вещицы: коробочку с розовой пудрой, французский одеколон в хрустальном флаконе, принадлежности для маникюра из Бельгии, щеточку для усов, которых еще не было.

— Макс, где вода? Подогрей быстро! — покрикивал он через плечо.

Дочь бабушки Аграфены с болью смотрела на портреты, выброшенные в угольный ящик. Она боялась, как бы не увидела мать, поспешно вынула их оттуда и спрятала в чулане.

Гитлеровцы хозяйничали в доме полновластно. На кухонном столе горела спиртовка. Денщик подкладывал под нее сухой спирт, похожий на кусочки сахара. Он подогревал воду в никелированном бабушкином кофейнике. Наконец он доложил:

— Вода готова, господин обер-цугфюрер!

Офицер вышел на кухню, длинный, узкоплечий, этакая белокурая бестия в подтяжках. Он стал мыться до пояса под умывальником. Денщик поливал из кувшина и не мог угодить: то вода холодная, то не так поливал. Наконец офицер залепил денщику пощечину мокрой рукой. Тот вытянулся в струнку, виновато моргая глазами, и стал поливать аккуратнее. Под конец он махровым полотенцем обернул спину офицера и стал делать массаж.

5

Когда бабушка Аграфена вернулась из садика в дом, она не узнала своей большой комнаты, принявшей незнакомый вид. Все ее вещи были выброшены на веранду. В углу валялись скомканные, милые ее сердцу деревенские половики. Когда-то она собирала их по клочку, словно по перышку, ткала, любуясь радужной расцветкой, точно не полотно, а жар-птица рождалась у нее в руках.

Бабушка хотела пройти к себе в спальню через большую комнату, как ходила всю жизнь, но едва перешагнула порог, на нее бросилась собачка. Оскалив острые зубы, она злобно рычала, не пуская хозяйку в комнату.

Офицер сидел перед зеркалом и, смотрясь в него, чистил пилочкой ногти. В нательной рубашке он выглядел совсем мальчиком. Видно было по всему, что ему нравится тот уют, который он сам себе создал. Заметив бабушку в дверях, он дружелюбным жестом указал на свободный стул:

— Битте, зетцен зи зихь [22] .

22

Пожалуйста, садитесь (нем.).

Бабушка Аграфена молча смотрела на немца. Тогда он весело подмигнул ей и сказал:

— Русь пук-пук!

Видя, что она не понимает, немец вынул из кармана зажигалку в форме игрушечного пистолета, приставил себе к виску, сказал: «Пук!» — и нажал курок. Над пистолетиком вспыхнул голубой огонек, и офицер рассмеялся, довольный, что так ловко втолковал свою мысль русской старухе. Прикурив, он спрятал зажигалку в карман.

Бабушка

продолжала молчать, устало опершись о палку. Дочь Мария, боясь, как бы не вышло скандала, увела ее в спальню, горячо шепча и умоляя оставить в покое непрошеных гостей.

— Ведь они по-русски не понимают, — объясняла она матери. — Пырнет кинжалом или задушит… Вчера, сказывают, на Пятницкой мужчину штыком закололи: корову свою не отдавал, а в Ленинском сквере пионера повесили — звезду на шапке носил.

Пока женщины шептались за перегородкой, офицер в своей комнате громко говорил денщику:

— Макс, скажи этим русским фрау, пусть меня не боятся. Я их не трону. Но ты знаешь, как я люблю экзотику. Пусть они напекут мне блинов. Настоящих русских блинов, ты понял меня, Макс?

Грохая сапожищами на железных подковах, денщик пришел в спальню.

— Матка, ди русише пфаннкухен, — сказал он Марин и добавил строже: — Шнель, бистро!

— Чего ему? — сердито спросила бабушка, но дочь сама не понимала.

— Гам-гам. — Немец покружил пальцем по ладони и неожиданно зашипел: — Пш-ш-ш… Русише пфаннкухен, гам-гам…

Женщины никак не могли понять, и тогда денщик оборвал кусок газеты кружком, положил его на ладонь и опять зашипел:

— Пш-ш-ш-ш…

— Никак блинов просит, — сказала Мария.

— Козла ему вонючего, — отозвалась бабушка, хмуро глядя на гитлеровца. — Ну, чего уставился, ровно бык? Нет у нас муки, всю поели, — и, подражая немцу, объяснила: — гам-гам…

Денщик стал сердиться, он ткнул в бабушку пальцем и сказал:

— Матка ни гут!

— Ладно, мать, поставлю им блины, пускай жрут… В чулане осталось немного муки. — И Мария повела немца в кухню узким проходом за печкой.

6

Освеженный после умывания и бритья, в ожидании русских блинов офицер окончательно повеселел. Он приказал денщику позвать дочь хозяйки, а сам стал переодеваться. Женщина вошла и смутилась, хотела уйти, но он остановил. Заправляя рубашку в брюки, он одной рукой застегивал ширинку, другой указал на стул.

— Битте… Зетцен зи зихь.

Подчиняясь повелительному жесту, женщина боязливо присела на край стула. Офицер взял из красивой заморской коробки шоколадную конфету, аккуратно разрезал ее на две части, положил на блюдце и преподнес хозяйке. Она сидела, тревожно переводя взгляд с конфеты на немца, не зная, что должна делать. Решив, что русская фрау стесняется принять подарок, офицер взял с блюдца обе половинки и положил ей в руку, объяснив:

— Этот цукер фрау, этот цукер гроссмуттер. — И поднял палец в знак того, чтобы она не спутала, какая часть полагается ей и какая бабушке.

Денщик помог своему господину застегнуть подтяжки и надеть китель.

Офицер надел высокую фуражку, подошел к зеркалу и полюбовался своим отражением. Чувствовалось, что военная форма делала его счастливым. Не спеша он прошелся по комнате, взял из круглой пачки с надписью: «Глория. Будапешт» кружочек печенья, откусил и остальное отдал собачке, она заплясала на задних лапках, прося еще.

Мария с ужасом поглядывала на револьвер, висевший на спинке стула. Улучив момент, она попыталась подняться, но немец прижал ее ладонью к месту. У него явилась потребность говорить, и, значит, фрау должна слушать.