Рассказы
Шрифт:
– Мне понравились твои стихи.
Она ждала.
– Мне они понравились своей... беззащитностью.
Она не сделала ни одного движения, не перевела дыхания и, казалось, совсем перестала дышать.
– Ты их кому-нибудь показывала?
– Да, - ответила Маргарита и назвала одно неприятное Дербеневу имя.
– Что он может сказать?
– усмехнулся Дербенев.
– Этот надутый дурак, ничтожество.
– Нет, не ничтожество, - заступилась Маргарита, - он просто слабый, несчастный человек.
"Ах вот как?
– вскинулся тогда Дербенев, задетый за живое.
– Так ты его еще жалеешь? А меня тебе не жалко? Чтоб больше я не слышал от тебя этого имени!.." - "А ты не смей на меня орать, какое твое дело!" - "Ах, какое мое
И скорей - хватать лепестки, увязывать в папку, хлопать дверью.
Ну как ей это объяснить? Это не игра, игра естественна и бескорыстна. Иногда он звонил ей и наталкивался на это несокрушимое "я пишу". "Что ты там пишешь!
– хотелось крикнуть ему.
– К чему это глупое притворство, ведь я и без того тебя люблю, без этих идиотских игр, без этой дурацкой косметики "пишу"! Нет, это не притворство, - пытался он тут же объяснить сам себе, просто ей надо этим переболеть, это у них как молочные зубы, со временем проходит".
– У меня кроме этого ничего нет, - заявляла она, и тут оставалось только развести руками на такую явную ложь. Кроме "этого" у нее была прекрасная семья, влюбленные в нее подруги, которых она презирала, и страстное желание нравиться. Вот и с этим Дербенев не мог ничего поделать: просил, заклиная уважать его чувство, не причинять ему ненужной боли, не кокетничать с кем попало.
Самый яростный их спор происходил в парке. Дербенев, как мальчик, стал бессильно обвинять Маргариту в холодности, в пренебрежительном отношении к нему. Маргарита тут же вернула ему эти обвинения, прибавив, что он хочет заездить ее, уничтожить как личность.
– Личность, моя милая, не так-то просто уничтожить!
– А, так ты себя считаешь выдающимся человеком, а я - бесплатное приложение? Да если хочешь знать, ребята говорят, что весь твой ум - на кончике языка!
– Ага, - сказал Дербенев, - и кто же так считает?
– Хотя бы Чудов!
– Ага.
– Он был оскорблен, задет.
Маргарита почувствовала, что переборщила, и пошла на попятный:
– Ну ладно, это я так. Чудов просто самолюбивый хам, а ребята на тебя богу молятся. Правда.
– Как относятся ко мне ребята, я и сам знаю, - ответствовал Дербенев, помолчав, - а вот ты? Ты-то тоже моя ученица?
Она только улыбнулась, не считая нужным отвечать. Стояла, чертила что-то на песке носком туфельки, чуть искоса поглядывая в сторону Дербенева. Кажется, он даже чувствовал это усилие, которое она делает над собой, чтобы не рассмеяться. Нет, она не была его ученицей, да и знала ли она когда-нибудь то долговечное и ущербное чувство нежности и неволи, которое идет из самой твоей глубины и начала жизни и которое, в сущности, есть твой стебель, ты сам?
Что называется, накрыл. Застал. Ей и в голову прийти не могло, что с того дня, как они открыли для себя этот парк, он не раз приезжал сюда. Ему здесь приглянулось. Было тихо и чудесно думалось. Здесь он начал набрасывать статью об одном поэте, которым он неожиданно увлекся в последнее время. Кузин, редактор журнала, торопил, статья должна быть готова к летнему номеру, ко дню рождения поэта.
С Маргаритой уже давно не встречались. Она ссылалась то на сессию, то на вдохновение и необходимость работать, а потом и ссылаться перестала, и он начал понимать, что все кончено. Оставалось ждать последнего объяснения. В нем почему-то Дербенев чувствовал необходимость.
Издали он увидел ее и Чудова. В той же самой аллее, та же сцена, но на его роль назначили другого партнера, - все не обращал внимания на свистки из зала, вот и доигрался. Чудов положил на нее глаз почти тогда же, когда и Дербенев, а может - именно благодаря Дербеневу, назло ему. Маргарита и Чудов жили на одной улице, и Дербенев не без боли сердечной наблюдал из окна аудитории, как его недруг подсаживает его возлюбленную в троллейбус. А отношение к Чудову было особенное, определившееся задолго до появления самого Чудова, со
– Наверное, томатный сок пьет по утрам ежедневно, - сказал Дербенев однажды Маргарите, - уж больно здоровый тип, аж завидки берут.
– При чем тут сок?
– удивилась она.
– Метафора, - объяснил Дербенев.
– За что ты его так не любишь?
– За то, что он из этих... победителей...
Она не услышала в его голосе иронии.
– Ну и что, завидно?
...Он увидел ее и Чудова, но сначала не узнал их. Шел по аллее и доброжелательно поглядывал на парочку в пустом парке, смутно отметив сходство девушки с Маргаритой. Приблизившись к своей скамейке, он встал как вкопанный. Узнал красный шарфик. Он был особого, необыкновенно яркого цвета, точно у Маргариты под горлышком горела лампочка. Дербенев пошел прямо на этот красный свет, хотя надо было бежать куда глаза глядят. Все вышло как по написанному каким-то кретином сценарию. Так всегда бывает, что человек, который больше всего на свете боится показаться смешным, попадает в жутко смешные ситуации. Чудов узнал его, еще хозяйственней и крепче обнял Маргариту и с улыбкой развернул ее на Дербенева.
Ох как испугалась она!
– Здравствуйте, - сказал Дербенев, глядя только на Маргариту, - дышите свежим воздухом?
– Дышим, дышим, - как бы простодушно, радостно закричал Чудов,- вот, притащила меня в эту глушь...
– И покровительственно указал на Маргариту подбородком.
– Да, - сказал Дербенев, - чудное. Замечательное время. Весна.
– Весна, - сияя, согласился Чудов.
– А вы с занятий?
– наконец спросила Маргарита. Глаза у нее были испуганные.
Отлично она знала, что четверг у него выходной.
– С занятий, - машинально ответил Дербенев, озираясь окрест, куда можно скрыться поскорей, где деревья погуще.
– Как же?
– изумился Чудов.
– Ведь сегодня у вас выходной?
Дербенев покраснел. Обычно по четвергам Маргарита прогуливала, убегала к нему, готовила свой знаменитый суп, напевая. Значит, и про эти четверги выболтала.
– Да... собрание, там, на кафедре...
– И он куда-то в сторону
города махнул рукой.
– А, - сказал Чудов.
Он наслаждался сценой. Маргарита жалась носом в шарфик.