Рассказы
Шрифт:
– А что вам нужно в Одессе?
– продолжал допытываться сосед, и тогда торговец кораллами стал врать.
– У меня там большие дела, - заявил он.
– Это мне интересно, - неожиданно заговорил попутчик, до сих пор молчавший, - и у меня в Одессе много дел, а товар, которым я торгую, так сказать, сродни кораллам, хотя намного изящнее и дороже!
– Может быть, и дороже, - ответил Ниссен Пиченик, - но изящнее - никогда.
– Держу пари, что изящнее!
– вскричал тот.
– Я же говорю вам, это невозможно. Тут и спорить нечего!
– А вот и нет, - возликовал противник, - я торгую жемчугом!
– Жемчуг совсем не изящнее, - сказал Пиченик, - к тому же приносит несчастье.
– Да, когда его теряешь, - возразил торговец жемчугом.
Все вокруг стали прислушиваться к столь необычному спору. Наконец торговец жемчугом полез в карман и извлек оттуда мешочек,
– Нужно открыть сотни раковин, прежде чем найдешь одну жемчужину, - заявил он.
– Ныряльщикам много платят. Из всех торговцев мира мы, продавцы жемчуга, принадлежим к самым уважаемым. Да, мы, так сказать, образуем совершенно особую расу. Посмотрите, к примеру, на меня. Я купец первой гильдии, живу в Петербурге. У меня самые знатные заказчики, например два великих князя, чьи имена фирма держит в секрете, я объехал полмира, каждый год бываю в Париже, Брюсселе, Амстердаме. Спросите где угодно о торговце жемчугом Городоцком, любой ребенок расскажет вам обо мне.
– А я никогда не выезжал из нашего городка Прогроды, - признался торговец кораллами, - и только крестьяне покупают мои кораллы. Однако вы все со мной согласитесь, что простая крестьянка, убранная несколькими нитями прекрасных кораллов, явит собой нечто большее, чем великая княгиня. Впрочем, в кораллы одевается все, великое и малое, малое они возвышают и украшают великое. Кораллы можно носить утром, днем, вечером и ночью, на праздничных балах к примеру, летом и зимой, в воскресенье и в будни, за работой и на отдыхе, в радости и в печали. В мире существует множество оттенков красного, мои дорогие попутчики, и сказано, что царская мантия нашего иудейского царя Соломона отличалась совершенно необычным красным цветом, потому как финикийцы, почитавшие его, преподнесли ему в дар удивительного червя, который по природе своей выделял красный цвет как мочу. И это был такой цвет, который в наши дни уже не встречается, царский пурпур больше не тот, сразу же после смерти Соломона червь вымер, целый вид. А посмотрите, у совсем красных кораллов этот цвет встречается. Разве вы видели красный жемчуг?
Еще никогда торговец кораллами не держал столь длинную и пылкую речь перед чужими людьми. Он сдвинул шапку со лба и вытер пот. Он по очереди улыбался спутникам, и все платили ему заслуженными аплодисментами.
– Правильно, он прав!
– в один голос кричали они.
И даже торговец жемчугом вынужден был признать, что хотя на деле Ниссен Пиченик и не прав, но в роли кораллового проповедника совершенно великолепен.
В конце концов они добрались до Одессы, залитой солнцем гавани с голубой водой и подвенечно-белыми судами. И как отчий дом ждет сына, так уже ждал здесь крейсер матроса Комровера. Ниссен Пиченик пожелал рассмотреть корабль поближе. И, подойдя с юношей к часовому, сказал:
– Я его дядя и хотел бы посмотреть корабль.
Торговец кораллами сам подивился своей смелости. Ну конечно же: ведь это был не прежний Ниссен Пиченик с материка, тот, кто сейчас разговаривал с вооруженным матросом, не тот Ниссен Пиченик из местечка Прогроды, а совершенно другой, что-то вроде человека, чьи внутренности оказались вывернутыми наружу, так сказать человек вывороченный, океанический Ниссен Пиченик. Ему самому казалось, что он вышел не из поезда, а прямо-таки из моря, из пучины Черного моря. Он так доверял воде, как никогда не доверял Прогродам, где родился и жил. Куда он ни посмотрит, везде корабли и вода, вода и корабли. О белые, как цветки, черные, как вороново крыло, красные, как кораллы, - да, как кораллы, борта кораблей, шлюпок, барж, парусных яхт, моторных лодок нежно бьется вечно плещущая вода, нет, не бьется, а гладит корабли сотнями тысяч маленьких волн, сплетенных, словно языки и руки, в одно целое, язычки и ручки в одно. Черное море - совсем не черное. Вдали оно синее неба, вблизи - зеленое, как луг. Стоит бросить в воду кусочек хлеба, как тысячи крошечных шустрых рыбок прыгают, подскакивают, скользят, вьются, проносятся и летят дальше. Безоблачное небо простирается над гаванью. Навстречу ему устремляются мачты и трубы кораблей. "Что там такое? А как это называется?" - не перестает спрашивать Ниссен Пиченик. Это называется мачтой, а то - носовой частью, здесь находятся спасательные пояса, и между лодкой и баржой, парусной яхтой и пароходом, мачтой и трубой, крейсером и торговым судном, палубой и кормой, носом и килем есть разница. Сотни новых слов прямо-таки обрушиваются на несчастного и все же ликующего Ниссена Пиченика. После долгого ожидания ("в порядке исключения", - говорит старшина) он получает разрешение осмотреть крейсер и проводить
Наконец наступил час прощания. Ниссен Пиченик обнял молодого Комровера, поклонился лейтенанту и матросам и покинул крейсер.
Сразу после прощания с молодым Комровером он собирался ехать назад в Прогроды. Но все-таки остался в Одессе. Он видел отплытие крейсера, матросы отдавали честь тому, кто стоял на пристани и махал своим голубым, в красную полоску, платком. Торговец кораллами наблюдал отплытие многих других судов, он махал вслед всем незнакомым пассажирам. Он приходил в порт каждый день. И каждый день узнавал что-то новое. Ниссен Пиченик, к примеру, узнал, что значит: сняться с якоря, поднять паруса, или разгружаться, или брать на буксир и тому подобное.
Каждый день он встречал молодых людей в матросском обмундировании, которые трудились на кораблях, взбирались на мачты, он видел их, прохаживающихся по улицам Одессы, рука об руку: целую цепочку матросов, которая растянулась на всю ширину улицы, - и на душе Ниссена становилось тяжело, ведь у него не было детей. В такие часы ему хотелось иметь сыновей и внуков, и - вне сомнения - он бы всех их отправил к морю, все они стали бы матросами. Тем временем жена его, бесплодная и безобразная, торчала дома, в Прогродах. Нынче она продавала кораллы вместо него. А ее ли вообще это было дело? Понимала ли она, что такое кораллы?
А Ниссен Пиченик в одесской гавани быстро забыл обязанности простого еврея из Прогрод. Ни утром, ни вечером он больше не ходил в синагогу для совершения предписанных молитв, а молился дома, очень торопливо, и не держал в голове праведных и угодных Богу мыслей; он, как граммофон, механически повторял звуки, которые засели в голову. Видел ли когда-нибудь мир такого еврея?
Между тем дома, в Прогродах, наступил сезон кораллов. Об этом Ниссену Пиченику было хорошо известно, но ведь то был не прежний материковый Ниссен Пиченик, а новый, океанический.
"У меня достаточно времени, - говорил он себе, - чтобы вернуться в Прогроды! Что я могу там потерять! А сколько еще я могу обрести здесь!"
И торговец кораллами остался в Одессе на три недели, каждый день он проводил радостные часы наедине с морем, с кораблями и с рыбками.
То были первые каникулы в жизни Ниссена Пиченика.
VI
Вернувшись домой, в Прогроды, он обнаружил, что потратил больше ста шестидесяти рублей, включая путевые расходы. Однако жене и всем остальным, кто спрашивал, чем же он так долго занимался на чужбине, торговец кораллами отвечал, будто заключал в Одессе "крупные сделки".
Тем временем начался сбор урожая, и крестьяне ходили на ярмарку не так часто. Как всегда, в этот период в доме торговца кораллами наступало затишье. Низальщицы, едва смеркалось, уже уходили из дома. И вечером, когда Ниссен Пиченик возвращался из синагоги, его больше не ожидало прекрасное пение хорошеньких девушек, а только жена, привычная тарелка с луковицами и редькой и медный самовар.
Однако - вспоминая о днях, проведенных в Одессе, о деловом безделье, о котором, кроме него самого, ни один человек не догадывался, - торговец кораллами покорился заведенным обычаям осенних дней. Он уже подумывал о том, как через несколько месяцев, отговорившись важными сделками, отправится в какой-нибудь другой портовый город, например Петербург.