Рассказы
Шрифт:
даже через платье видно было, что кто-то внутри молотит. В последнее время вверху живота стали появляться его пятки; они картинно отставлялись в сторону и их можно было пощупать. Крошечные пятки, но очень мужские. Женька уже видела своего мальчика, во сне:
в голубых штанишках на бретельках, он вбежал в какую-то комнату, где она сидела, стреляя из игрушечного автомата. Девчонки все были гадость; ради девчонки и стараться не стоило.
Рядом с Женькой страдала одна такая - сама еще девчонка, скуластая, черная, в больших роговых очках на остреньком носике. Очки хотелось с нее снять, чтобы они не мешали ей рожать.
– Выворачивает, прям не знаю, пожаловалась она Женьке,
– На низ хочется, не представляю...
– Ты как-нибудь...
– сказала ей Женька. Может, врача позвать?
Девчонка вместо ответа выгнулась, запрокинула голову, прокричала обалдело: "На-низ-я-хочу!"
– Во, оглашенная, - метнулась к ней акушерка, - ты что?
– Выворачивает меня, - простонала девчонка, - чеж делать-то?
– Тужиться надо, потуги у тебя. Значит так, коленки обхватывай, ...теперь к себе тяни - раз, два, взяли! Ну, давай, - раз-два... Да что ж ты не тянешь-то! Тут, брат, за тебя работать некому, сама должна!
– Тетенька, не рожу я...
– Все родите, ни у кого еще не застревало. Колени бери... ну! раз-два, взяли! раз-два, взяли!
Женька невольно напрягалась вместе с ними, стараясь помочь. По-маленькому хочу, по-большому хочу..., - кряхтела девчонка.
– Все хочу, ничего не хочу...
– А ты терпи. Мамка тебя рожала, тоже орала.
Родишь - а завтра Пасха, воскресенье, как хорошо! Муж-то выпьет на радостях... Как он, ничо у тебя?
– Ничо... Метр восемьдесят.
– Вот и хорошо! Ну, давай, уж скоро тебе, - и акушерка отошла.
Женька, испугавшись, что девчонка бросит тужиться, стала говорить торопливо: "Девочка, как тебя... Коленки обхватывай... Ну, пожалуйста, прошу тебя... Вот молодец! Ну, еще разок...".
Они проработали так до часу. В час девчонку повели - вернее, она сама побежала, как встрепанная, - и родила дочку. Это был добрый знак: Женьке казалось, что чем больше до нее родится девочек, тем вероятнее у нее будет мальчик. Она все чаще и чаще проваливалась в сон; уж и свет не мешал, только крики будили. Потом вроде и кричать перестали, выключили свет, и на несколько часов наступила тишина.
Проснулась она около шести; за окном слабо светился пасмурный весенний денек. В палате шла вялая работа. Все устали, врачи и студенты разбежались. От вчерашних роскошных криков не осталось и следа - кричали тоже устало, слабо. Женькины невзаправдашние роды кончились; она чувствовала себя усталой и старой, болела голова. Мальчик лежал совсем тихо, еще спал. Ей вдруг захотелось плакать, как будто должно было произойти несчастье, как будто что-то страшное ждало ее за углом.
– Ты че?
– спросила ее акушерка.
– Че расстраиваешься-то? Еще родишь, все родите, никуда-эт от вас не денется. У тебя схватки ложные были, ясно? Пойдешь в патологию, полежишь, а как начнешь - обратно сюда.
– А вас не будет?
– спросила Женька.
– Я-т уж отработала, как раз под пасху... Вон, смена моя идет.
От двери, четко отбивая шаг, как и положено при смене караула, шла врачиха, пышная, в золотых очках. За ней, в кильватерном строю, двигалась новая акушерка.
– Дуся, - сказала новая врачиха новой акушерке.
– У меня кесарево. Следи, чтоб тут тихо было.
В случае чего позовешь.
И ушла, сильно ударяя об пол розовыми ногами. Командование приняла акушерка - молодая, с красивым и насмешливым лицом крепкой ведьмы откуда-нибудь из "Ночи перед рождеством".
– Ну, бабоньки, - сказала она весело, - праздник у нас сегодня, пасха, Христос Воскресе. А вы, как свиньи какие, заголясь - тьфу! А ну, прикройсь! И судна убрать.
И бабы прикрылись и
– А ты чего лежишь, прынцеса?
– Ложные схватки, переводят в патологию, - доложилась Женька.
– Раскройсь.
Она послушала Женькин живот, сказала презрительно: "Прыщ вскочит, они в роддом бегут", и удалилась.
"М-да, - подумала Женька, - дурак будет, кто станет с этой рожать. Угробит элементарно". Ей ничего такого, к счастью, не грозило. Просто замечательно было, что ее брали в патологию; все эти предчувствия - ерунда собачья. Она съела принесенную манную кашу и лежала тихонько, как мышка, как вдруг около ее кровати материализовалась чужая, горбатенькая нянечка и, крадучись, засунула в тумбочку пакет с яблоками.
– У ворот стоит, - прошептала она, - выглянуть просит, если в состоянии.
Женька сладко дрогнула - Илюшка! Она оглянулась - Дуси нигде не было, никто не смотрел - вдела ноги в шлепанцы, и - к окну.
Илюшка стоял совсем неподалеку, маленькая патетическая фигурка в беретике. Она постучала пальцем по стеклу - "Сюда! Сюда смотри!". Он заметил и рот у него растянулся до ушей. На лице его было высказано столько доброты и любви, что видеть это было почти невозможно. Он стал спрашивать: '"Как ты? Что? Почему я тебя вижу?" Она развела руками и выпучила глаза, изображая полное недоумение, потом он ей показал - "Напиши!", а она показала - "Чем? Карандаша нет", а он хлопнул себя по лбу: "Ах, я, балда, балда!", а она показала, что не надо, потому что ее переводят, а он испугался - "куда? в чем дело?". Она попробовала ему объяснить, но это было слишком сложно; тогда она махнула рукой, стала просто улыбаться, чтобы показать, что ничего страшного не происходит, наоборот - и в этот миг сзади раздалось громовое: "Ты куда это полезла, а?" - и оказалось, что в дверях стоит злобная, как вареный рак, Дуся.
Женька застыла, как кролик, потом кинулась в постель, потеряла шлепанец, вернулась, по дороге толкнула тумбочку и - о, ужас!
– все яблоки, один за другим, с тяжелым стуком стали шмякаться на пол и разбегаться по палате!
– Яблочки-шмаблочки!
– с чувством сказала Дуся.
– Уже, натащили. Что за нация такая, не пойму;
всего им мало.
Своих симпатий Дуся не скрывала.
Несколько яблок собрала нянечка, но есть было нельзя - грязные.
– Возьмите, пожалуйста, себе - шепотом попросила Женька.
Нянечка тогда на свой страх и риск вымыла ей два яблока, и Женька под одеялом тайно их изгрызла. Она теперь была фигура одиозная и чувствовала, что лучше сидеть тихо.
Между тем палата полностью освободилась, последнюю из рожавших повели в родилку. Шли какие-то переговоры между Дусей и незнакомыми акушерками; забегали нянечки, меняя белье, и, наконец, как заключительный аккорд увертюры - двери парадно отворились, и одна за другой, на каталках, как на щитах, стали въезжать вчерашние, уже родившие женщины. На их распластанные тела были навалены какие-то кульки, фрукты в полиэтиленовых мешочках, коробки зефира, красные тюльпаны - они обхватывали продукты обеими руками, смеялись, перекликались - в палату, действительно, вошел праздник, пасха, любовь и радость! Всю ночь они пролежали на каталках - некуда было положить, и вот теперь их ждали мягкие кровати, да еще в той же комнате, где они мучались, что с особой силой позволяло ощутить отсутствие этих мучений, а также тот факт, что теперь у всех у них были живые, здоровые, трехкилограммовые дети, мирно спавшие где-то наверху, в детской. Все женщины непрерывно говорили, находясь в таком же коллективном возбуждении, что и накануне.