Рассказы
Шрифт:
Серхио хотел внести поправки в расписание деловых встреч, но оказалось, что он помнит всего две фамилии: Фрид и Бруннель. Это безумно его рассмешило. Кровать дрожала от хохота. Удивительно, что из соседнего номера не постучали, требуя тишины. Потом он успокоился и вспомнил, что в чемодане осталась записная книжка со всеми фамилиями, адресами и телефонами. Он ворочался под стеганым одеялом и странными простынями с пуговицами и чувствовал себя счастливым. Как в детстве, когда после долгого зимнего дня вот так же, бывало, ворочаешься с боку на бок в постели. Перед тем как уснуть, он подумал об Эдуардо (мальчик на фотографии стоял неподвижно с ведерком в руке), но тотчас надвинулась дремота, и он не успел
Он проснулся и почти с нежностью смотрел на свое белье — грязное, просто грязное, особенно края трусов и майка на плечах. Промыл кое-как глаза и твердо решил — зубы он чистить не будет. Улегся опять в постель и стал ждать, пока позвонят по телефону и скажут все, что необходимо. Он одевался и думал о том, как это трогательно, что Авиакомпания так заботится о пассажирах. «Буду всегда летать на самолетах этой Компании», — пробормотал он вслух и закрыл глаза, полные слез. А открыв глаза, увидел календарь. Как это он прежде его не заметил? Среда, одиннадцатое — стояло в календаре. Разве не седьмое, четверг? Он стал считать по пальцам и пришел к выводу, что листок, видимо, относится к другому месяцу или к другому году. До чего же отстали от жизни в этом государстве! Он встал, спустился в ресторан, позавтракал, сел в автобус.
В аэропорту стоял шум. Две супружеские четы, одна из Чили, другая из Испании, громко возмущались нескончаемыми отменами рейса. Они путешествовали с грудными младенцами — у одних мальчик, у других девочка — и требовали, чтобы Авиакомпания обеспечила их пеленками или на худой конец разрешила достать пеленки из чемоданов, которые по-прежнему стоят в неподвижном самолете. Девушка в окошечке защищалась как могла — твердила монотонно: Компания постарается в пределах возможного устранить неудобства, связанные с непредвиденной задержкой.
Непредвиденная задержка. Остановка. Невольная, неожиданная. Серхио Ривера слушал эти слова и будто рождался заново. Наверное, именно этого он и хотел. Всегда, всю жизнь (в которой все было наоборот — необходимо, неотложно, срочно, спешка, постоянная спешка). Он смотрел на надписи в аэропорту: «Выход», «Для прибывающих пассажиров», «Для отлетающих пассажиров», «Обмен валюты», «Для мужчин», «Обмен валюты», «Для дам», «Вход запрещен», «Для транзитных пассажиров», «Закусочная»… Все было привычное, родное.
Время от времени все тот же женский голос объявлял о прибытии или вылете очередного самолета. Но больше ни разу ничего не сказал о рейсе № 914. Самолет, неподвижный, неприступный, по-прежнему стоял на траве, вокруг толпились механики в комбинезонах, тянулись длинные шланги, «джипы» то привозили, то увозили рабочих, какие-то части, распоряжения…
«Саботаж, это саботаж», — кричал огромного роста итальянец, летевший в первом классе. Ривера принял свои меры — встал поближе к окошечку Авиакомпании. Сейчас по радио сообщат о непредвиденной задержке, и он окажется первым в очереди за талонами на сегодняшний ужин, завтрашний завтрак и номер в гостинице.
Гертруда и Мадлена прошли мимо, все так же держась за руки. Кукол у них не было. Кажется, девочки (это те же или другие? Все блондинки в Европе похожи одна на другую), так же как Серхио Ривера, ничего не имеют против непредвиденной остановки. Он подумал: теперь придется отменить все деловые встречи, даже встречу с… как его? Ну-ка, попробуем вспомнить хоть одно имя; Нет, все забыл, все до одного! Серхио пришел в безумный восторг.
В глаза ему бросились вдруг светящиеся цифры электрического календаря: «7, понедельник». Какая нелепость! Он решил не обращать внимания. И именно в эту минуту просторный зал аэропорта заполнился вновь прибывшими пассажирами. Среди них Ривера увидел юношу и ощутил привычную, давнишнюю нежность. Юноша прошел мимо,
«Брат говорит, что мы пробудем здесь около часа», — сказала девушка. Юноша вытер губы платком. «Мне хочется поскорее приехать». — «И мне тоже», — ответила девушка. «Ну, так ты напиши мне. Кто знает, может, и увидимся. В конце концов, мы ведь будем довольно близко друг от друга». — «Давай сейчас же запишем адреса», — предложила она.
Юноша достал ручку, девушка открыла красную записную книжечку. В двух шагах от них Серхио Ривера сидел неподвижно, крепко сжав губы.
«Записывай, — сказала девушка. — Мария Элена Суарес, Кёнигштрассе, 21, Нюрнберг. А тебе как писать?» — «Эдуардо Ривера, Лагергассе, 9, Вена-три». — «Сколько ты там пробудешь?» — «Пока что год», — сказал он. «Вот счастливый-то! А отец твой не против?»
Юноша что-то сказал, но Серхио не слышал, потому что в эту минуту по радио все тот же женский голос, но только какой-то надтреснутый, объявил: «Авиакомпания сообщает, что в связи с техническими неполадками рейс № 914 переносится на завтра. Время отлета будет сообщено дополнительно».
Голос умолк, и Серхио опять услыхал юношу: «И потом, он мне не отец, а отчим, понятно? Мой отец умер, давно уже. Погиб в авиационной катастрофе».
ПЯТЬ ЛЕТ ЖИЗНИ
Рауль исподтишка взглянул на часы. Так и есть: пять минут первого. Надо сейчас же уходить, а то закроют метро. Каждый раз одно и то же. Когда всем наконец надоедают шутки дурного тона и старые анекдоты, когда тоска по родине переполняет душу и передается другим, кто-либо под ее влиянием, а может быть, просто оттого, что выпил лишнее или бессознательно стремится привлечь к себе внимание, начинает разговор по душам. Или какая-нибудь женщина вдруг хорошеет, делается ласковой, интересной… А то один из ветеранов тертулий, чаще всего анархист старого закала, начнет вдруг рассказывать, увлекательно и, разумеется, с прибавлениями, как бились за каждый дом в гражданскую войну защитники Мадрида. И вот всякий раз, именно когда начинается что-то стоящее, Рауль нарушает общее настроение. Он встает, бережно снимает со своего плеча нежную и энергичную женскую ручку, со смущенной улыбкой говорит: «Что делать? Настал роковой миг» — и начинает прощаться, то есть целовать девушек и хлопать по плечу мужчин. Он боится, что закроют метро. Остальные могут еще посидеть: одни живут близко, у других — весьма, впрочем, немногих — есть машина. Но Рауль не в состоянии позволить себе такую роскошь, как такси, а тащиться пешком чуть ли не через весь Париж от Корантэн-Сэльтон до Бон-Нувель ему вовсе не улыбается (Раулю уже пришлось однажды совершить этот дурацкий подвиг).
Итак, Рауль наконец решился. Взял руку Клаудии Фрейре, доверчиво лежавшую на его колене, и тихонько переложил на спинку зеленого дивана. Но сначала (чтобы Клаудия не обиделась) один за другим перецеловал ее тонкие пальцы. Встал и сказал, как всегда: «Что делать? Настал роковой миг». Пришлось выдержать еще дежурную остроту Аугустина. Тот насмешливо свистнул, закричал: «Наша Золушка должна бежать домой. Ее дом далеко-далеко. Попрощайтесь с Золушкой! Почтите ее минутой молчания. Смотри не оброни туфельку сорок второго размера». Как обычно, все расхохотались. Рауль расцеловал горящие щечки Марии Инее, Клаудии, Натали — единственной француженки в их компании, — неожиданно свежие щеки Ракели и подошел, по заведенному порядку, к хозяевам — типичным боливийцам. Поблагодарил за приглашение, крикнул: «Чао, друзья!» — и вышел.