Рассказы

Яшин Александр Яковлевич

Дробили с припевками, с выкриками. Особенно отли чался кокетливый, не по-деревенски смазливый паре нек - почтальон из сельсовета, до того смазливый, что казался подкрашенным, напомаженным. Он знал много современных частушек, которые называл частухами:

Сидит милка на скамейке,

Не достанет до земли.

В кассу я отнес копейки,

Через год возьму рубли.

Наверно, он сам сочиняет эти частухи. Плясали, пока у гармониста не вывалилась гармонь из рук.

Седой бородатый мужик продолжал хвастать своей пластмассовой

челюстью, вынимал ее, нечистую, розова тую, с белым рядом зубов, протягивал через стол, но чу жую челюсть никто в руки брать не хотел, и он, широко раскрыв рот, водворял ее на место.

Нашлись хвастуны и похлеще.

– В этом году наш колхозный план все-таки утвер дили. Пять раз пересматривали в райисполкоме, застав ляли переделывать, а на шестой раз утвердили. Правда, от наших первых наметок ничего не осталось. Так ведь что поделаешь: у нас свои расчеты, у них свои - им циф ры сверху спущены.

– Мы тоже своего добились - закрыли птицеферму. По пятку яиц в год на несушку выходило. Золотые яички, одно разорение! Разрешили прикрыть.

– Как же план по яйцу?

– Выполним! Пашем на колхозных лошадях приу садебные участки: тридцать яиц с участка подай - и никаких хлопот!

Не обошлось и без охотничьих бухтин.

– Иду это я раз вдоль осеков, гляжу - что-то шевеличча. Вдруг, думаю, заяч? Дай, думаю, стрелю! Стрелил, прихожу - и, верно, заяч.

Добычливого охотника тут же поднимают на смех:

– Бежала овча мимо нашего крыльча да как стукнечча да перевернечча. "Овча, овча, возьми сенча!" А овча не шевеличча. С той поры овча и не ягнечча.

– Самая доходная охота, ребята, все-таки на медве дей. Ежели год выпадет ягодной, то и в лесах на каждом горелом месте от малинников проходу нет. Кукуруза, и только! И набирается в эти малинники медведей види мо-невидимо: сладкое любят. Нажрутся они малины и дрыхнут вповалку. А спящих медведей, ребята, можно голыми руками брать. Иду это я раз по малиннику с топором: одному медведю напрочь голову отрубаю, дру гого глушу обухом по лбу. А ежели какой проснется, так все равно от медвежьей болезни сразу силы теряет, с таким тоже долго чикаться нечего. Прямо на тракторе вывози столько их вокруг меня положено было.

В минуту, когда разговор шел еще о птицеферме, дружка Григорий Кириллович, вдруг словно бы спохва тившись, вышел из избы. Сейчас он вернулся с жи вой курицей в руках. Соблюдая какой-то древний языческий обряд, он остановился посреди избы, взял кури цу за голову, с силой встряхнул ее - и обезглавлен ная тушка запрыгала по полу, брызгая кровью, теряя перья.

Курицу зажарили и со свежей курятиной и пивом об ходили гостей.

В деревне Сушинове этот обряд до сих пор никому не был известен, и в чем его смысл - никто растолковать не смог, но свежая курятинка всем понравилась.

Вездесущий дружка балагурил и колобродил в тече ние всего вечера, и пил он не меньше других. Дружке все позволено, все прощается. Совершенно по-другому - строго, сдержанно, с достоинством -

ведут себя сваха и тысяцкий. Особенно тысяцкий, дядя жениха - здоровен ный, высоченный, он словно бы стесняется своего роста и своей могутности. Но дело, оказывается, не в этом. Не сколько лет тому назад тысяцкий был в Сушинове пред седателем колхоза, а такое не забывается. Каждое его слово здесь и поныне должно быть, конечно, дороже зо лота.

Но ни сваха, ни тысяцкий не уследили за своими по допечными. Под конец напился-таки Петр Петрович. Вероятнее всего, затащил его Николай Иванович по се крету в куть, к матери своей, и та не пожалела самодель ного зелья дорогому зятьку.

Напился молодой князь и начал куражиться. Нашел где-то каракулевую шапку, нацепил ее на ухо и кричит:

– Я Чапай! Кто на моем пути? Всем приказываю: долой!

Испуганно заметались по избе женщины, будто овцы в хлеву, мужики смотрят на нового своего родственника с недоумением, думают: не связать ли и этого, а Мария Герасимовна так и стелется перед ним, заласкивает, уле щивает.

– Петенька, Петенька, Петенька!

Расстилает перед ним ковры и молодая княгиня Га ля, хватает его за длинные, непроизвольно болтающиеся руки, поддерживает его, чтобы ходули не подогнулись. А князь чванится, хорохорится, рубаху на себе рвет, ваньку валяет.

– Ты кто?
– спрашивает он Галю, подбираясь худо сочным кулачишком к ее заплаканному розовощекому лицу.- Жена ты мне или нет? Я Чапай! Понимаешь ты это: я - Чапай!

– Ты, Галька, уйди с глаз, не мельтеши, не дразни его!
– шепчет дочери Мария Герасимовна и вытирает Петру Петровичу рот.

– Э, куда я теперь уйду?
– вскидывает Галя голову и вдруг ожесточается. В первый раз.- Ну ладно, ты Чапай,- говорит она мужу.- А только я больше тебя зарабатываю. Понял? Чего ломаешься-то?
– И, резко повернувшись, скрывается с глаз.

"Что ж, для начала, пожалуй, неплохо!" - подумал я.

Совет да любовь вам, дорогие мои земляки!

Тысяцкий выкручивает руки молодому князю, своему племяннику, и уводит его куда-то спать.

Под гармошку девушки прокричали несколько часту шек-коротышек, возвещающих о том, что время уже позднее:

Пойдемте, девочки, домой,

Будет, насиделися:

Моего милого нет,

На ваших нагляделися!

И на этом первый день свадьбы закончился.

Правда, по деревне под ясным звездным небом долго еще ходили молодые мужики и ребята, но мороз стоял градусов за тридцать, и гармонь, вынесенная из жаркой избы, не пела. Гармонист разводит ее "от плеча и до плеча", парни со страшной силой изрыгают частушки, а гармонь не издает ни звука, даже не хрипит.

Вспомнилось: как-то в Москве, на перекрестке у Ленинской библиотеки, вот на таком же морозе мили ционер приложил свисток к губам, а он не засвистел - застыл, должно быть. Дует в него регулировщик и сам смеется. Тем дело и кончилось: повезло шоферу-наруши телю.