Рассказы
Шрифт:
— Га-а-а! — дружно. Однако и невольно переглянулись со значением шутники, мол, надо же, всё прекрасно понимает, а ничего, терпит такое чучело на своей жилплощади. Тем более что Зинка, это всем известно, ещё и поддаёт крепко, если же работает, так поломойкой, да и то редко и не долго. До первой пьянки, в общем. Конечно, никто из шутников такого ни в жистьне допустил бы.
А Коля тоже посмеялся. Правда, лишь для компании. Поскольку в течение дня впрямь «ненаглядную» свою несколько раз с тревогой вспоминал. Только даже самой незначительной ревности в этой его тревоге не было. Зато о
И — как в воду глядел. Только на порог — дочки-погодки навстречу. Рассказывать наперебой, как день прошёл. Но и без того ясно. В комнате бардак, воздух характерно смрадный, на столе останки гнуснейшей попойки. И Зинка на постели в своих бахилах ничком. И тонюсенькие ножонки с синими венами их бахил торчат, юбка грязно-жёлтая задралась, один рваный панталон на всеобщее обозрение выставлен. «Эротика», блин. Так сердце и зашлось. Так у двери и сел на ящик. Хотелось взять и убежать куда-нибудь. Но куда убежишь.
Сунулся всё же на всякий случай в шифоньер. Вдруг что-нибудь осталось. Да где там. У кого одолжиться? Хоть на чекушку. Уж не до ушицы. А то голова лопнет. Или «движок» стуканёт. Такое дело. И не переодеваясь, двинул Шнурков к Воробью. Человеку, как говорилось уже, похожей судьбы. А тот в аккурат после рыбалки изнутри греется. Насчёт денег руками развёл, мол, капиталами у них, как полагается, жена заведует, но за стол таки пригласил. Всё ж не вконец «забурел», как с Ингой своей связался.
И понемногу Колёк успокоился. Удавиться, что ли, теперь? Сам виноват — лучше прятать надо. Конечно, придётся теперь выкручиваться до получки как-то, но не впервой же. А главное, картошки в погребе навалом. И хорошо ещё, что детям зимнюю одёжку на прошлой неделе справить успел, а то б точно — вешаться.
Кроме того, и Виталик, чтобы приободрить приятеля, поделился — то есть выболтал по пьяному делу страшную семейную тайну — погуливает Инга-то. Так что тоже, друган…
Впрочем, «друган» эту «страшную тайну» уж давно знал, но молчал по известным причинам.
И так мужички, сбегав ещё за одной, подчистую опустошили Виталину заначку, расчувствовались, а когда откуда-то нарисовалась лахудра Инга, пьющая, надо признать, умеренно, оба рыдали друг у друга на груди. И радость от удачной рыбалки позабыли совсем.
Конечно, она Шнуркова сразу шуганула. И тот, вылетев пулей, не слышал уже, как Витаха перед нею лебезил. Мол, смотри, какой я тебе рыбки наимал, мол, это всё Шнурок-провокатор виноват, он водки приволок, а я и не хотел, но у него, понимаешь, горе…
А Колёк вернулся домой, нажарил дочкам опять же картошки — эти сволочи, по счастью, кетчуп не тронули — собрал в мешок из-под сахара жалкие Зинины пожитки и, когда она слегка оклемалась да полезла обниматься, выпнул её в подъезд. Ничего, не подохнет. Повоет маленько под дверью да и пойдёт к кому-нибудь. Подружек такого же сорта по посёлку хватает. Не впервой бомжевать-то.
Наш лес
Сразу за гаражами начинается лес. Совсем он небольшой — менее километра вглубь, а дальше — угодья Уралниисхоза, и вширь километра три. В детстве моём и отрочестве это был чистейший бор, светлый, духовитый, хорошо проветриваемый, устланный понизу толстым и добротным половиком из палой хвои, почти не пробиваемым
А ещё всякий считал в порядке вещей отправиться в лес с топориком и без лишних формальностей принести оттуда несколько жердей для починки похилившегося забора, вязанку тычинок для того же самого. И почти каждый вёл себя в лесу по-хозяйски рачительно, мало кто рубил живое дерево ради названной цели, ибо хватало для этого мёртвых сосёнок, не выдержавших, по-видимому, естественной конкуренции. К тому же сухостоем рук в смоле не испачкаешь.
В значительной степени такое отношение к нашему лесусохраняется и по сей день. В части потребления. Но лес уже давно не тот — зарос малиной местами до полной непроходимости, иная сорная растительность, некогда бескомпромиссно подавляемая господствующей фауной, получив тут сперва вид на жительство, обрела тихой сапой полноценное гражданство. Да ещё садоводы, которые в моём детстве единичными экземплярами встречались, а потом все поголовно, как с цепи спущенные, устремились в это дело, хвойную подстилку граблями содрали да на свои сотки увезли. Кто тележками, к автомобилям прицепляемыми, а кто и в рюкзаках. То есть в части рачительности отечественные наши переменысущественно раньше знаменитой нашей приватизации начались…
Какие уж тут грузди, если даже ёжики, водившиеся в изобилии, подчистую перевелись. И давно уж всерьёз никто не ходит сюда по грибы, земляника тоже почти исчезла, малины, правда, бывает навалом, но мало кто на неё зарится — мелкая, червивая. Тем более что хорошую садовую ягоду девать некуда…
Вечером, когда уже совсем стемнело, позвонил внук Иванушка.
— Дед, айда за ёлкой.
Это сосёнки, растущие в нашем лесу, накануне Нового года традиционно переименовываются в ёлки. За неимением настоящих.
— Ну, уж нет, Иванушка, для этого дела у тебя папа есть!
— Папа не хочет. Он на работе устал.
— А я, наоборот, только что компьютер включил, поработать хочу.
— Потом поработаешь, дед. Тебе ведь всё равно, когда работать. Можно и вообще не работать — не заругает никто.
— Так ведь и за ёлкой можно — потом. Новый год только через три дня…
— Ну-у, де-е-д!
— Да не выдумывай, Ванька! Приспичило, что ли?
— Приспичило!
А уже и слеза в голосе. Отец, небось, дрыхнет, и — никаких обид, а стоило мне заартачиться — пожалуйста. Потому что я, как объясняет моя дочь, «самое слабое звено».
— Ну, Иванушка, ну, давай завтра — днём, а то сейчас в потёмках мы ж не найдём красивую ёлку. За красивой-то надо далеко за гаражи идти, по сугробам, потому что красивые, которые были поблизости, давно все вырублены…
Бросил трубку. Отстал. Оставил деда в покое.
Та-а-к… На чём я остановился…
Однако рабочего настроя как не бывало. И на душе муторно. Нет, я, вероятно, поднатужась, собрав, как говорится, волю в кулак, мог бы попытаться перестать быть «самым слабым звеном». Но ведь — себе дороже…