Рассказы
Шрифт:
– Чего ж трудно? – удивлялся старик.– Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
– Сыновей жалко?
– А как же? – опять удивлялся старик.– Четырех таких положить – шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
– Ненастье завтра будет,– сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
– Почему?
– Ломает меня всего.
– А небо совсем
Старик промолчал.
– Вы придете завтра, дедушка?
– Не знаю,– не сразу откликнулся старик.– Ломает чего-то всего,
– Дедушка, как у вас называется вот такой камень? – Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
– Какой? – спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
– Такой? – спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах.– Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
– На… камешек-то,-сказал он и протянул девушке камень. – Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко – не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож – с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов,– синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
– Вы где живете, дедушка?
– А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом,– старик показал дом на берегу,– дальше – Бедаревы, потом – Волокитины, потом – Зиновьевы, а там уж, в переулочке,– наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
– Спасибо.
– Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги. "Нет, не слепой,– поняла девушка.– Просто слабое зрение".
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. "Солнце – оно тоже просто встает и просто заходит,-думала девушка.-А разве это просто!" И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
Не пришел старик и на третий день и на четвертый.
Девушка пошла искать его дом.
Нашла.
В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
– Здравствуйте,– сказала девушка.
Мужик выпрямился,
– Здорово.
– Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка…
Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
– Жил,– сказал мужик.– Вот домовину ему делаю.
Девушка приоткрыла рот:
– Он умер, да?
– Помер.– Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку.– А тебе чего надо было?
– Так… я рисовала его,
– А-а.– Мужик резко зашаркал рубанком.
– Скажите, он слепой был? – спросила девушка после долгого молчания.
– Слепой.
– И давно?
– Лет десять уж. А что?
– Так…
Девушка пошла из ограды,
На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.
Степка
И пришла весна – добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
В переулках на селе – грязь по колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из "Заготскота", то и останется он у него в руках, ибо дяди из "Заготскота" все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов лаются на чем свет стоит:
– Тебе, паразит, жалко сапоги замарать, а я должен каждую весну плетень починять?!
– Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
– А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай…
– А тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега. А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ликующим звуком: пи-у. Лед прошел на реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают синими мордами на берег, разгребают гальку, разворачиваются и плывут дальше – умирать. Шалый сырой ветерок кружится и кружит голову… Остро пахнет навозом. Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с похлебкой. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе… Прожит день. Вполсилы ведутся неторопливые, необязательные разговоры – завтра будет еще день, и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог знает о чем: что, может, жизнь – судьба эта самая – могла бы быть какой-нибудь иной, малость лучше?.. А в общем-то и так ничего – сойдет.
В такой-то задумчивый, хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Степан Воеводин.