Рассказы
Шрифт:
Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти. Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь летит, летит, а дна все нет и нет…
В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней мере, совершенно искренний.
– Я боюсь…
– Я знаю.
– Я не хочу!..
– Но что делать-то…
А что делать-то, в тоске подумал Гай.
Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться –
Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая – Гай специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой – была совершенно холодная. Как и подобает трупу.
Флейтист кивнул ему – и молча углубился в переулок, как бы не сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал, будто собака на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу, думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками… Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!
Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы, порнографическая газетка. С позавчерашним – Гай пригляделся – да, позавчерашним числом на уголке страницы…
Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал даже – шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился приблизиться.
Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:
– Сто тридцать семь… сто тридцать восемь…
Крысолов свернул.
Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все меньше окон, будто лица домов – без глазниц.
– Тысяча два… тысяча три…
Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом в хрип, а тогда и вовсе умолк.
Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая, неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее…
Гай встал, как вкопанный.
Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в тело, улюлюканье толпы…
Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан пеплом.
И в какой-то момент Гаю стало даже легче – вот оно что, это просто тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся – но из сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти…
И он свирепо укусил себя за запястье. Все душой надеясь, что наваждение рухнет, что он проснется в проходной
– Мало ли что человеку приснится, – сказал Крысолов, не оборачиваясь. – А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..
В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг издевка; Гай тупо смотрел на свою руку – с белыми следами зубов. На его глазах следы наливались красным, и проступала даже кровь…
– А вот и нет, – сказал он, превозмогая озноб. – Я есть. Я родился, я вырос, я есть, черт побери, и мне ничего не снится… А здесь я не был. Никогда. Ни разу.
– Ты уверен?…
И Гай увидел, как Крысолов вынимает из футляра флейту. И хотел даже сказать что-то вроде «не надо», но слова так и застряли у него в горле.
– Иди сюда… Будешь стоять рядом. И не смей гнуться!.. – голос флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего проводника – темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг потемневшего неба. Увидел и отшатнулся – но его подхватили и рывком вздернули на помост.
Звук флейты.
Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем, и мир, заслышав его, треснул.
По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую – безлюдная площадь, которая больше не была безлюдной.
Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее, чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда, когда терпеть уже не оставалось сил – звук оборвался.
Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.
На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.
– Все ли явились, палачи?
Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий голос. Гай взглянул – и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку ударил красный сполох на месте колечка с камушком.
– Все, – отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.
– Вы не забыли? – спросил Тот, кто был Крысоловом.
– Мы помним, – сказал другой мертвый голос.
Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:
– Вот он.
Гай хотел вздохнуть – но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост, страшно хотелось кричать – но в этот момент он ясно услышал голос прежнего Крысолова: