Рассказы
Шрифт:
Он опять расплылся в улыбке:
— Я же сказал, что не хотел ничего такого, только пытался помочь. — И добавил, словно в этом была суть. — Она же плакала.
— А тебе какая выгода? Он промолчал.
— Я так и знал! — я хлопнул его по плечу. — Тебя нужно переделать. Вот с этого и начнем. Мы избавим тебя от чересчур широких рубах и слишком узких взглядов. Мы узнаем, что тебе в самом деле нужно, и научим этого добиваться.
— Но я не… Серьезно, я…
— Заткнись. Элементарная истина, которую ты будешь учить до посинения, такова: не делай ничего просто так. Всегда
Собственно, заведение Молсона — совсем не «гнусный кабак», но как раз в это время подошел Стив, и я хотел, чтобы он это услышал. Я заплатил, а сдачу оставил ему. Я даю на чай, немного, пенсов двадцать. А он не догадывается, что если сопоставить счета и чаевые, то последние составят как раз девять процентов — за обслуживание. В один прекрасный день он или сам додумается до этого, или я ему скажу, и это будет забавно. А секрет всего забавного в том, что надо учитывать мелочи.
На улице Генри остановился и стал переминаться с ноги на ногу.
— Ну что ж, до свидания.
— Никакого «до свидания», мы идем ко мне.
— Нет, — сказал он, — не могу. Мне придется…
— Что «придется»? Пойми, Генри, тебе надо помочь, хоть сам ты об этом не знаешь. И я помогу, хочешь ты того или нет. Я разве не сказал, что мы тебя сломаем и построим заново?
Он дернулся вправо, потом влево.
— Я не могу отнимать у тебя время. Пойду домой, и все.
Я понял, что если мне не удастся его переубедить, то останется одно: нести его на руках. Я мог бы это сделать, но мне не хотелось: всегда есть способ увернуться от тяжелой работы.
— Генри, — начал я и замолчал.
Он ждал, и не то чтобы нервничал, но ощущал некоторое беспокойство.
Типы вроде Генри не дерутся, не убегают, с ними можно делать все, что угодно. Но надо думать. Думать над тем, что бы такое сказать, самое правильное. Я придумал.
— Генри, — сказал я как-то по-настоящему мягко, искренне, и эта перемена поразила его больше, чем если бы я заорал. — У меня страшная беда, и ты единственный человек в мире, которому я могу довериться.
— Черт возьми. — Он подошел поближе и в сгущающихся сумерках взглянул мне прямо в глаза. — Почему ты сразу не сказал?
У каждого человека, если поковыряться в его душе, спрятан такой болтик. Остается только нащупать его. Сдерживая смех, я отвернулся и вздохнул.
— Это долго рассказывать… Не буду морочить тебе голову. Может, лучше…
— О, нет! Я пойду с тобой.
— Ты настоящий друг, — прошептал я и громко сглотнул слюну, как бы от волнения.
Мы подошли к парку. Я брел медленно, держа дистанцию, как на похоронах, а Генри семенил рядом, то и дело тревожно заглядывая мне в лицо.
— Это насчет той девушки? — спросил он.
— Нет. Она здесь ни при чем.
— А ее муж… Что с ним случилось?
— То же, что с бараном, который попер на овцу, да промахнулся, — я толкнул его локтем. — Понял?
— Виноват, — сказал он. И когда мы уже почти пересекли парк, он спросил: А почему?
— Что «почему»?
— Ее муж… в пропасть?
— А-а. Она вроде с кем-то переспала, а когда сказала мужу, он и навернулся. Знаешь, есть люди, принимающие вещи всерьез… Вот мы и дома. — Я пропустил его вперед, мы прошли по дорожке, потом через вертящуюся дверь. В лифте он уставился на стены, отделанные деревом.
— Очень красиво.
— Не так сыро, — скромно заметил я. Двери скользнули в стороны, я провел его через холл и толкнул дверь ногой.
— Входи.
Мы вошли в переднюю и, естественно, наткнулись на Лоретту. На ее лице застыло дежурное выражение, с помощью которого она выдает злость за оскорбленные чувства. Я подтолкнул Генри вперед, наблюдая за тем, как негодование сменилось Светской Радостью.
— Познакомься, это моя жена. Он отступил, но я снова толкнул его вперед. Он заулыбался, склонил голову и завилял хвостом.
— Хм, хм, — сказал он, сглотнул и начал снова, — как поживаете?..
— Это Генри, — сказал я, — мой школьный друг Генри, о котором я тебе рассказывал, Лоретта. — Никогда я ничего не рассказывал. — Он хочет есть, и я хочу есть. Сообрази нам что-нибудь. — Не давая ей вставить ни слова, я сказал: — Ужин на бумажных тарелках в моей каморке организовать легче, чем накрыть на стол, а? — Ей пришлось кивнуть, а я толкнул Генри к моей келье и сказал: Прекрасно и спасибо, о, лучшая из женщин! — Она еще раз кивнула — уже соглашаясь. Войдя внутрь, я закрыл двойную дверь и, хохоча, прислонился к ней.
— Черт возьми, — сказал Генри, у которого загорелись глаза. — Ты не говорил, что женат. — Улыбка померцала, потом исчезла вовсе.
— Наверное, не говорил. Это же мелочь. Мы не говорим о воздухе, которым дышим, о насморке, о дороге на работу.
— Да, но, может быть, она… Может, мы ее беспокоим? А почему ты смеешься?
Я смеялся, вспомнив, как изменилось лицо Лоретты, когда мы вошли. Конечно, я опоздал и этим испортил обед, да плюс ко всему явился пьяным, а Лоретта приготовилась весь вечер демонстрировать свое негодование и никак не ожидала, что я кого-то приведу. Ах, Лоретта, такая учтивая, такая воспитанная! Скорее умрет, чем выдаст свои чувства незнакомому человеку.
— Я смеюсь, потому что, какое это беспокойство? Он сел и сказал:
— Хорошенькая.
— Кто? Лоретта? Плохих не держим. Генри, а ведь я не такой, как все.
— А другие — разве такие, как все? — спросил он робко.
— Конечно, идиот. Говоря «не такой», я хочу подчеркнуть: совсем не такой. Это не обязательно лучше, чем другие, — скромно добавил я. — Просто не такой.
— В каком же смысле? — Ох этот Генри. Обязательно должен докопаться!
Как бы в ответ на его вопрос я достал футляр для ключей, взвизгнул молнией, нащупал бронзовый ключик от ящика стола и повертел у него перед носом.