Рассказы

Агнон Шмуэль Йосеф

5

Со временем написали мне сыновья того старика послание с благодарностью за прах земли Израиля, что получил их отец незадолго до кончины. И еще писали, что с начала болезни и до конца своего все молился – дожить до прибытия праха, и его молитва оказалась угодной. Прямо в смертный час пришел ношатай с почтой и принес узелок с прахом земли Израиля. Тогда батюшка уже отходил, повернул лицо к узелку и отдал душу с улыбкой на лице, лицом к праху земли Израиля. Как окончился поминальный год, [85] взошли сыны того старика на Землю Израиля. Пришли проведать меня и рассказали, что весь город говорил о том, что получен был прах прямо в час кончины их отца и удостоился их отец, чтоб покрыли его глаза прахом земли Израиля. И об этом сказал их раввин – мудрец, долгой ему жизни, – что на людях Страны Израиля почил святой пророческий дух, ибо в первом послании было написано: «еще не пробил час», и во втором послании было написано: «еще есть время», а как вышло время и пробил час, прибыл и прах. Сказал я им: во всем прочем, конечно, почил пророческий дух

на людях Страны Израиля, но в данном случае дело было так. В первый раз, когда я получил письмо от отца вашего, ответил я ему так, как ответил, потому что трудно было сходить за землей на Масличную гору. А потом, когда достал я прах, не удавалось мне послать его, пока не отделались мы от плохого приказного и появился другой вместо него, и тогда послал я вашему отцу этот прах. Сказали сыны того старика: если так, то как же сумел сударь точно выбрать день, ведь можно было упредить день или задержать на день, а раз не упредил и не задержал – значит, покоился на нем святой дух. Сказал я им: не я выбрал день. Страна Израиля выбрала, ибо на самой Стране Израиля почил святой дух. Каким образом? Пока жив был отец ваш, ждала его Земля эта, а как приблизился его смертный час и не взошел на нее, послала ему горстку своего праха. И чем заслужил ваш отец горсти праха Земли Израиля – тем, что льстился жить в Земле Израиля. Так и люди говорят: помыслы отцов видны в делах сынов, и вы превратили помысел вашего отца вдело. Блаженны вы, что пришли сюда с отцовской любовью в сердце. Да будет воля Его, чтоб нашли вы отраду в Земле Израиля и чтоб Земля Израиля нашла отраду в вас. Много добра было у отца вашего на чужбине, а добра от этого он не видел. Пошел и снял исполу поля и добра не видел, пошел и повел торг и добра не видал, пошел и стал кладбищенским сторожем. И под конец ничего не получил, кроме четырех пядей земли, и те суждено ему стряхнуть и перекатиться в Землю Израиля. И это ему большое отличие, ибо не всякий, кто перекатывается в Землю Израиля, остается в ней. Того, кто не чаял жить в Земле Израиля при жизни, выбросит она и по смерти. А вы сподобились взойти на нее в дни жизни вашей, и вся Земля Израиля простерта пред вами, а в грядущие дни раздвинет Господь предел ваш, пока не сотрутся губы ваши говорить «довольно».

85

Поминальный год – после смерти отца, когда сыновья читают по нем каждый день поминальную молитву «кадиш».

ПОД ДЕРЕВОМ

Раз вез я саженцы в Дганию. По пути слез с осла передохнуть.

Гляжу и вижу: знатный воевод из воедов исмаильтянских сидит себе под маслиною. Приветствовал я его, и он ответил мне приветствием.

Сказал мне воевода: куда идешь?

Сказал я ему: посадить два-три саженца в нашу землю в Дгании.

Сказал мне: еще день велик и солнце печет. Посиди со мной, скоротаем время.

Пошел я и сел рядом.

Глянул воевода на мои саженцы и сказал: новый плод?

Сказал я ему: с вашего позволения, сударь.

Получил ответ воевода и сказал: здорово вы приучаете эту землю, попытка за попыткой, посадка за посадкой, плод за плодом, злак за злаком. Не знаю, чего еще вам не будет хватать.

Сказал я ему: делаем, что в наших силах.

Сказал воевода: и она возвращает вам сторицей. Кажется мне, что только вам эта земля и повинуется.

Сказал я ему: вашими милостями, сударь. И тут же стал воевода восхвалять Израиль, что превращают пустоши страны Израиля в сады и апельсиновые рощи и добавляют стране сел и деревень. Кивал я ему и думал, что, когда Израиль осели на землю, даже иные народы славят их. Блажен, кто посвящает себя этой земле и тщится населить ее, ибо тот, кто посвящает себя этой земле и тщится населить ее, тот посвящает себя Вседержителю небес и земли и умножает славу Израиля, подобно тому, как саженец, хоть и сажают его в землю, расцветает и растет ввысь.

Сказал мне воевода: вижу я твой ум, и пониманием тебя Создатель твой не обделил, дай-ка спрошу тебя, кому суждена эта земля и кому ею владеть?

Задумался я, что ответить воеводе, скажу ему: "Земля и полнота ея Господа [86] ", так уже сказано: "А землю [87] отдал людям", скажу ему, что власти предержащие продлят век во веки веков, будет в этом обман, потому что земля эта – наша, и суждено, что вернет нам ее Господь, и ни одному народу и языку не дано в ней править, кроме Израиля. Сказал я ему, нужен ли я сударю, ведь сударь и сам знает, кому Благословенный дал Землю Израиля и кому обещал вернуть ее.

86

Господа – Пс. 24:1.

87

А землю – Пс. 115:16.

Уронил воевода голову на колени и замолчал. Подумал я, что унизил его ненароком, и сказал: не я это сказал, в Писании так говорится. Вскинул воевода голову и сказал: я из последних водителей воинств нашего Государя и Повелителя могучего Султана, [88] мир и благость праху его. Много городов я стер его именем, много племен погубил ему во славу, много земель обложил данью и возвеличил свое имя во имя Бога, Милостивого и Милосердного. И Аллах отплатил мне добром и простер длани и утолил мои желания. И верил я, что сотворен мир мне лишь на радость, пока не напали цари и короли на нашего Государя Султана и пошли на него войной. Вспомнил я свои победы в битвах, когда воины мои ревели и рычали и топтали врага, и тут же толкнул меня рок пойти на войну с врагом, разбить его или разбиту быть. Оставил я дом, поцеловал сыновей и пошел к нашему Государю и

Повелителю, пал пред ним и вверил ему свою душу и сказал ему: мир тебе, Государь и Повелитель, да пребудет с тобой благословение Аллаха, о Властелин Правоверных, с твоего позволения даже гнутый меч в руках слабца сломит чресла врага. Вперил в меня очи Султан и сказал: Ибрагим Бей, собери свои полки и порази неверных, не жалей их и не щади и не покой головы на подушке, пока не истребишь их из-под небес моей державы. Как услышал я это, сердце мое заревело турьим рогом и глаза заблестели, как начищенный ятаган. Положил я руку на глаза и на сердце и снова преклонил колена и сказал: Аллах и Посланник Аллаха – крепость Государю и Повелителю, что велел Аллах и Посланник Аллаха и Посланник Посланника его, исполнит раб твой Ибрагим, о Повелитель Правоверных. Благословил меня Владыка – да благословит его Аллах – и отпустил с миром. Не дошло еще светило до Запада, как собрались все мои полки и вышли воевать врага.

88

Султан, Аллахи т. д. – звучат совершенно по-иностранному для русского уха, но не так обстоит дело с ивритским читателем, для которого «султан» это «шалит» ("салит"), «аллах» – «элоха» и т. д. Точным эквивалентом была бы транслитерация речи поляка в русском тексте: круль, Буг – хоть и не по-русски, но вполне понятно. Вот оно, еще одно достоинство Страны Израиля в ней народ Израиля и по языку вписывается в среду окружающих народов.

Война велась на краю пустыни. Запаслись мы водой и провиантом, конями и верблюдами, ослами и мулами, саблями и копьями и луками и прочим бранным оружием, пока не заблестела от него пустыня, и обрушились мы войной на врага.

Враг явился нам со всяким оружием, все сатанинские ухищрения были у него, раз превозмогал враг, раз превозмогали мы, и близился час его верного падения.

Но неверные отчаянно бились не на жизнь, а на смерть, одни рухнули и не встали боле, другие встали и собрались с силами, и война была долгой и трудной. Сабли и копья сверкали, сталь бряцала о сталь, катились отрубленные головы, и летели отсеченные руки. Человек и скот пали, и земля была залита кровью. Копыта скотов скользили, и те вырывались из-под наездников. Кровь убитых слепила их и сводила с ума. Сатанинские орудия ревели и вопили, травили и давили. Кто упал – не встал, кто свалился – был растоптан. Наконец от всех воинств остались лишь ошметки с обеих сторон.

Но мы не давали спуску врагам, и они не спускали нам. Они собрали остатки своих полков и бросились на нас яростным потоком, а мы кинулись им навстречу в жажде мести. Сначала метнулась на них конница, а затем пехота и прочие бойцы. Большая резня была в тот день. Многие пали от меча, многих умотал потоп огня и свинца. Тех, кто бежал с поля битвы, мы перебили и перерезали дороги к отступлению. Разделилось наше войско: одни остались стеречь пленных и хоронить павших, а другие кинулись вслед за бегущими в горы и пустыни. Три дня мы шли и поражали врага, под конец пришли в незнакомое место. Верблюды и кони пали, и земля засмердела. Обоз с водой и пищей был в трех днях пути от нас, были у нас лишь бурдюки, что не много вмещали. Бранное оружие утомило людей, и воды в бурдюках не хватило. День пылал, как печь, и людям не было тени. Не только на небе солнце ярилось, но и вся земля кипела. Поднимешь лицо – сгоришь, опустишь голову – опалит. От врагов правоверных не осталось ни одного на развод, одни затравлены и растоптаны, а прочие легли дохлой мертвечиной, Аллаху ведомо, сколько, и их падаль и падаль наших скотов смердела.

И нам жизнь была не в жизнь. Припасов не осталось, и бурдюков хватало лишь увлажнить губы. Возвели мы взоры – круг горы песка и камня, устремили лица земле – вся земля накалена добела. Ни дерева, ни источника, ни зверя, ни птицы. Ничего там земля не родит, кроме терна. А колючки эти даже верблюду в пищу не годятся. Но мы, когда увидели их, припали к ним, засунули голову в кусты и сосали их, как христианин – сало, пока не набилось нам заноз в язык и стали языки наши как плоды сабры. В тот час мы упали духом и прокляли день, когда пришли сюда, и кричали: о, куда мы попали! Если Аллах не пошлет нам воды и еды, то мы пропали. Помолимся ему, может, примет мольбы наши и спасет от погибели. Тотчас возвели мы взоры ввысь и воскликнули: нет Аллаха, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланец Аллаха. Вытащили мы занозы из языков и обняли и сжали пустые бурдюки – вдруг выльется капля, но не вылилась. Вцепились мы зубами в бурдюки, и ударило нам в нос. Идти мы не могли, затем что не знали, куда идти, оставаться на месте не могли, потому что сбились с пути. Решились и взошли на высокую гору, может, явит нам Аллах ключ, или дерево, или куст. Но открывшиеся пред нами места не отличались от того, откуда мы вышли. Дерево не росло, ключ не бил, птица не порхала, козленок не блеял. Гора переходила в гору, дюна – в дюну. Побросали мы оружие и уселись в омрачении душевном. Тяжким было это сидение, заржавели наши суставы и язык сморщился, как пересохший бурдюк.

Сказал я товарищам: нет ли съестного? Сказали: пересохшие бурдюки. Сказал я: сварите их и поедим. Разожгли мы приклады наших ружей и испекли бурдюки. Когда вышли бурдюки, испекли подметки. Когда ничего не осталось, спустились вниз. Но и спуск был – как из пустыни в пустыню. Солнце дошло до запада, и день потух. Мы надеялись на ветерок, но, хоть пришла ночь, прохлады и облегчения она не принесла. Луна и звезды неряхами торчали в тверди, песок не остывал, и затхлый ветер бился между горами.

И следующая ночь была не лучше прежней. Всю ночь дул застойный ветер и в воздухе не было перемен. Лютая злоба была в сердцах наших в ту ночь. Чаяли мы смочить губы росой и остудить кости, но ночью пекло, как днем. Глянули ввысь – луна и звезды и планиды по-прежнему в неладах.

Вышла третья стража, звезды и планиды померкли в тверди, и легкий ветерок повеял. Как взошло солнце, и он раскалился, а затем и слился с буйным ветром. Укрыли мы лица в землю, закутались в бурнусы и с сердцем плакали от ветра пустыни.