Рассказы
Шрифт:
В детской послышался шорох.
Крадучись, вышел маленький Гриша, увидев Бревкова, отскочил, бросил на пол какую-то бумажку и помчался к выходу.
– Куда ты? – крикнул ему вслед Бревков. Гриша взвизгнул на ходу:
– Убегаю! В Америку.
Кирилл поднял бумажку и прочел:
«В смерти моей прошу никого не винить. Виноват директор Уругваев. Уезжаю с Митей Косых в Америку. Примечание: не знал, как начинаются записки, и потому написал про смерть. А вообще едим в Америку. Ученик 2-го класса Григо. Терентьев».
Кирилл
Он оделся, вышел, запер на ключ наружную дверь и, отдавая ключ дворнику, сообщил ему:
– Терентьевы уехали за границу, а все вещи подарили тебе за верную службу. Старайся, Никифор!
И пошел по улице, усмехаясь.
С корнем
– Удивительная женщина! – прошептал Туркин. – Я ее иногда даже боюсь.
– Почему боишься?
– Бог ее знает почему. В ней есть что-то нездешнее.
– Где она?
– Вон, видишь… На диване комочек. В ней есть чтото грешное, экзотическое – это стручковый перец, но формы какой-то странной… необычной.
– Нездешней? – спросил Потылицын.
– Нездешней. Пойдем, я вас познакомлю. Она тобой интересовалась. Спрашивала.
Туркин схватил Потылицына под руку и, лавируя между группами гостей, подтащил его к пестрому комочку, свернувшемуся в углу дивана.
Комочек звякнул, развернулся, и рука, закованная в полсотни колец и десяток браслетов, поднялась, как змея, из целой тучи шелка и кружев.
– Айя! – сказал Туркин. – Я привел тебе моего друга, Потылицына. Ты, Потылицын, не удивляйся, что мы с Айей на «ты» – она всех просит называть ее так. Айя стоит за простоту.
Даже при самом поверхностном взгляде на Айю этого нельзя было сказать: невероятно странную прическу, сооруженную из волос, падавших на глаза, обхватывал золотой обруч, белое лицо и красные губы сверкали в этой чудовищной рамке, как кусок сахара, политый кровью. Нельзя сказать, чтобы на этой Айе было надето простое человеческое платье: просто она была обшита несколькими кусками газа терракотового цвета и окована с ног до головы золотыми цепочками, привесками и браслетами – браслеты на руках, браслеты на ногах, ожерелье в виде браслета – на шее. А от браслета на руке шли тоненькие цепочки, придерживавшие кольца на пальцах, так что вся рука была скована хрупкими кандалами.
При каждом движении Айя вся тихонько позвякивала и шелестела.
– Знакомьтесь со мной, – сказала Айя. – Вас зовут, я знаю – Потылицын, а меня Айя. Думаю, что через час мы будем на «ты». Так проще.
– Айя… – нерешительно сказал Потылицын. – Айя… А дальше как, по отечеству?..
– Никак. Просто Айя.
Айя взяла руку Потылицына, осмотрела ладонь этой руки и уверенно сказала:
– Мы с вами где-то встречались. Вы помните?
– Нет… кажется, не помню. Не встречались.
– Встречались, – уверенно сказала Айя. – В Египте.
– В Египте? Да я там никогда не был.
– О…
– Да я и раньше там не был.
– Раньше? Откуда вы знаете, что было раньше… когда не было смокингов и автомобилей. Вы ведь нездешний.
– Да, я сам с юга. Родители мои…
– Вы нездешний! У вас нечеловеческое выражение глаз. Может быть, вы когда-нибудь были ящерицей.
– Может быть, – нерешительно сказал Потылицын. – Мне об этом неизвестно.
– Дайте-ка еще раз вашу руку, – сказала Айя. – У вас на душе есть преступление.
– Что вы! Да я…
– Тссс… Не надо быть таким шумным. Посидим помолчим.
Эта просьба относилась, очевидно, только к Потылицыну, потому что Айя позвякала с минуту и, усевшись поудобнее, сказала:
– Что бы вы сделали, если бы были королем всего мира?
«Повесил бы тебя», – подумал Потылицын, а вслух сказал:
– Что бы я сделал? Не знаю. Особенного тут ничего не сделаешь.
– А если бы я была королевой, – приказала бы уничтожить все часы на земном шаре. Часы – это господа, мы – рабы, и мы стонем под их игом. Тик-так, тик-так! Прислушайтесь – это свист бича.
– Ну уничтожили бы вы часы, а дни остались бы. День сменяется ночью – те же часы.
– В моем королевстве была бы абсолютная ночь. Мы жили бы под землей и уничтожили бы время. Нет времени – и мы бессмертны. Из всего моего королевства я бы сделала бесконечный темный коридор.
«Пожалуй, сделай тебя королевой, – подумал Потылицын, – ты еще и не такую штуку выкинешь… С тебя станется».
А Айя в это время говорила задумчиво и трогательно:
– Ах, я так понимаю римских цезарей. Ванна из свежей человеческой крови утром – это запас нескольких жизней на целый день! Возрождение через смерть прекрасных молодых детей… Розовый огонь на свежем сером пепле…
– Где ваш муж служил? – нервно спросил Потылицын.
– Директор металлургического общест… Ах, мой муж! Иногда я слышу около себя шелест – это он издали думает обо мне.
– Нездешний шелест? – спросил Потылицын.
– Да… Нездешний. Это вы очень хорошо сказали. Шелест… Выродившийся гром, раб, сверженный с небес и закованный в шелковые оковы. Вы никогда не были убиты молнией?
Потылицын украдкой пожал плечами и уверенно признался:
– Был.
– Как это хорошо! Быть убитым молнией – это небесная смерть. Рана в борьбе с небесным Воином.
Потылицын потер ладони одна о другую, взглянул на Айю и заметил будто вскользь:
– Вы были когда-то женой вождя негритянского племени?
– Почему? – спросила Айя умирающим шепотом.
– Потому что вы серая. Вы под пеплом… даже сейчас. Я уверен, вы родились от Вулкана. Вышли из кратера вместе с пеплом.
– Ах, – сказала Айя, – вы, пожалуй, правы больше чем нужно. Не нужно быть правым. Кратер…
– А когда вы смеетесь, – заметил деловито Потылицын, – вы напоминаете самку суслика.