Рассказы
Шрифт:
Широкая кровать с аккуратно – углом – откинутым одеялом слепила белизной белья. Чертыхнувшись, Лавренов разделся и лег под пуховик.
Пахло яблоками.
Майор заснул.
На следующий день за завтраком пасторша, не поднимая глаз на офицера, смущенно проговорила:
– Господину майору, вероятно, нужна женщина. Элиза…
– Не нужна. – Лавренов мотнул головой. – Ни вы, ни Элиза, ни черт, ни дьявол…
– У меня есть сестра, – донесся сверху голос Элизы, которая, убрав в комнате майора, вышла на галерею, опоясывавшую столовую
Майор закурил и с интересом уставился на Элизу. Лицо ее было бесстрастно.
– Милые дамы, – наконец сказал майор. – Я трижды ранен и дважды тяжело контужен. Мне хочется спать, и мне не нужна женщина вообще. Моя жена и дочь погибли в блокадном Ленинграде от голода. Соседка рассказала мне, что, когда девочка просила есть, жена слегка надрезала вену и давала ей попить теплой крови, а потом аккуратно заклеивала ранку. До следующего раза. Их похоронили в огромной братской могиле. – Он помолчал, задумчиво глядя на кончик дымящейся папиросы. – Я не думаю, что в этом виноваты вы или даже ваш африканский жених, фройляйн. Война… -
Он встал. – Извините, но я ранен в голову и хочу спать. А продукты и мыло у вас будут и без этого… и у вашей сестры тоже… Извините.
Так и не сообразив, за что он только что извинился, майор поднялся наверх, старательно обогнув замершую на галерее девушку, и лег спать поверх покрывала.
– Полчаса, – шепотом скомандовал он себе. – Тридцать минут.
Весь день он провел на железнодорожной станции, куда прибывали наступающие части, пополнение и где танкисты развернули свою вторую ремонтную базу. Вместе с главным врачом дивизии решали, где лучше расположить госпитали.
– Один – в бывшем военном училище: на крыше башенка с птицей, узнаете, – распоряжался Лавренов, – другой – за водонапорной башней у переезда, метров двести – двести пятьдесят по мощеной улице от тюрьмы. Третий – в ста метрах от собора, два целехоньких здания под такими крышами-колпаками… к ним надо только дорогу расчистить… Куравлев!
К нему подбежал офицер с капитанскими погонами.
– Пополнения нашего уже сколько?
– Две роты, товарищ комполка.
– К церкви на расчистку подъездных путей для дивизионного госпиталя! Привлеките местное население, Куравлев, и заплатите им за работу… ну, едой, конечно…
С начальником штаба на всякий случай проехал до магистрального шоссе, откуда полку было приказано в течение часа-полутора выйти на северо-восточную окраину Кёнигсберга.
– Час-полтора. – Лавренов покачал головой. – По таким дорогам можно. И сразу в ад, Николай Игнатьич.
– Как учили, Петр Иваныч. На макете в штабе армии нам показывали всю эту механику – я доложу. Там никаким полкам или батальонам не развернуться, приказано сформировать штурмовые группы разной численности для действий против фортов и других укрепсооружений.
Чем и занимаюсь.
– Что население?
– Женщины, дети, престарелые.
– Вижу. Ну а через час-полтора кто нас встретит с шампанским?
– Хозяева те же, Петр Иваныч: дивизия СС "Мертвая голова".
– Мистика, Николай Игнатьич, но ничего не попишешь: придется нам оторвать голову "Мертвой голове".
Он вышел из машины возле будущего госпиталя. Подъезды к зданию были почти расчищены, женщины – среди них он разглядел и пасторшу с Элоизой – подметали дорожки.
Огибая кучи битого камня, он вошел в собор. Стены здания в нескольких местах были пробиты снарядами, фрески на стенах сбиты пулями, крышу с башни сорвало взрывной волной.
– Этот храм построен в пятнадцатом веке, – услышал он голос пасторши за спиной. – Война… она не щадит искусство…
Он обернулся. Рядом с пасторшей была Элоиза в сером пальто и черном берете.
– Искусство опасно, потому что оно больше жизни. – Он вдруг усмехнулся. – Но собор мы разбабахали, конечно, вовсе не поэтому. Вы правы: война.
– Германские солдаты причинили горе многим русским, и вот вы здесь. Это возмездие. – Старуха посмотрела на исковерканный взрывами пол и стены. – Мой муж умер еще в сентябре прошлого года, он ничего этого не видел.
– Мы убиваем врагов. – Майору с трудом давался этот разговор.
–
Но хотелось бы не забывать, что мы воюем не на Луне, где можно ничего не жалеть… наверное… Некоторым кажется, что война – это не просто другая жизнь, это другой мир. Луна или Марс. И трудно помнить, что это тот же мир, в котором ты родился и будешь жить после войны. Если выживешь. Тот же. – Он только сейчас заметил коробку на земле. – Это что у вас?
– Русский офицер сказал, что это наша плата за работу: консервы и мыло, – наконец подала голос Элоиза.
Майор молча подхватил коробку и зашагал к пасторскому дому.
К ужину он спустился умытый, гладко выбритый и пахнущий одеколоном.
– Если у вас есть какой-нибудь компот, можно разбавить, – пробормотал он, наливая в фужеры спирт. – Или варенье.
Залпом проглотив спирт, принялся за еду.
После ужина потянуло в сон, но, глянув на часы, решил повременить.
– Как отсюда добраться до реки? С моста я видел шлюз, дамбу…
Женщины переглянулись.
– Я покажу, если можно. – Элоиза встала. – Только надену пальто.
Когда они пробрались через развалины и вышли на топкий луг, упиравшийся в дамбу, майор с кривой улыбкой проговорил:
– Слушайте, что вы спотыкаетесь, как корова… Возьмите же меня под руку! Или вам нельзя?
Она молча взяла его под руку.
Они поднялись на дамбу.
Внизу быстро несла свои воды чешуйчатая Прегель, освещенная заходящим солнцем.
– Господин пастор говорил, что храмы строят люди, они же их и разрушают, и в этом нет ничего страшного, – сказала Элоиза.
–