Рассказы
Шрифт:
Пит поднял сына и сунул палец под памперс (или в единственном числе это просто пампер? Замечательный лингвистический вопрос, ответа на который он пока не нашел).
Даг был совершенно сухой, но по-прежнему продолжал реветь. Пит не знал, стоит ли этому радоваться. С одной стороны, ему не надо было перепеленывать сына, с другой — окажись его палец в чем-то липком, он по крайней мере знал бы причину этого плача.
Пит положил Дага на левое плечо, похлопывая его по спине.
— Ну, ну, — приговаривал он, — ну, ну.
Возможно, Даг рыгнет, или пукнет, или что он там должен сделать.
Мэри, храни ее Господь, уже накрыла на стол. Свою порцию она нарезала мелкими кусочками так, чтобы управляться одной рукой.
— Я возьму его, Пит.
— Спасибо, — Пит придержал рукой головку Дага и тут же зашипел — это была обожженная рука. Он осторожно уложил ребенка на согнутую руку жены.
— Держишь?
— Ага. Как рука? Он посмотрел:
— Покраснела. Выживу.
— Намажь ее.
— После обеда. — Пит выдавил на бифштекс немного соуса и отрезал большой кусок. Проглотив его, он издал недовольный горловой звук:
— Немного передержали. Он знал, когда кричать.
— Извини. Мне нужно было подоспеть быстрее.
— Ничего страшного, — Пит старался поверить в то, что говорит искренне. Он терпеть не мог пережаренное мясо. Он и гамбургеры свои не дожаривал, что до глубины души возмущало Мэри. Впрочем, за пять лет супружеской жизни она привыкла к тому, что Пит крепко держится за свои привычки.
На вкус Мэри бифштекс был превосходен. Она уронила горошину на Дага. Мэри приходилось есть правой рукой, так как левой она держала сына; даже с ее опытом это удавалось не всегда.
— Он успокаивается, — заметила Мэри, сняв горошину с даговой футболки с надписью «Анонимные сосунки» и отправляя ее себе в рот.
— Конечно, успокаивается. Почему бы и нет? Он свое дело сделал: испортил нам обед.
Стакан замер на полпути ко рту. Мэри поставила его так резко, что часть вина выплеснулась на скатерть.
— Ради Бога, Пит, — произнесла она так тихо и спокойно, что ясно было: дай она себе волю, она бы кричала в голос. — Он всего лишь маленький глупый ребенок. Он не ведает, что творит. Все, что он знает, — это то, что его что-то беспокоит.
— И обычно он не знает, что именно.
— Пит, — на этот раз голос звучал чуть громче: последнее предупреждение.
— Да, да, да, — он сдался, сдержал себя и поел.
Но мысль, раз возникнув, уже не покидала его.
Разумеется, первые две недели обернулись сплошным кошмаром. Пит надеялся, что готов к этому. Оглядываясь назад, он пришел к выводу, что был готов в той же степени, как любой другой, знавший о новорожденных понаслышке. Он начал понимать, насколько это далеко от действительности, еще до того, как привез Дата домой. Установка детского креслица на заднее сиденье двухдверной «Тойоты-Терсел» было своего рода прелюдией.
Но только прелюдией. Даг появился на свет около четырех утра и, похоже, решил, что ночь — это день со всеми вытекающими последствиями. Первую кошмарную ночь дома он не спал — и вопил — почти все время с часу до пяти.
Даже когда он задремывал, это не приносило Питу с Мэри
Одного раза было достаточно, например, чтобы научить его класть на, гм, среднюю часть тела Дага еще одну пеленку. Мэри назвала это явление «фонтаном Версаля»: темой ее диссертации был Вольтер. Не стоит повторять, как называл это Пит, достаточно только сказать, что лицо пришлось умывать именно ему.
Другой проблемой было то, что Даг не спал. Пролистав «Первые двенадцать месяцев жизни», Пит запротестовал:
— В книге сказано, что ему положено спать от семнадцати до двадцати часов в сутки! До рождения Дага это звучало вполне правдоподобно. Это даже создавало впечатление, будто у родителей останется несколько часов в сутки на личную жизнь.
— Я думаю, он не читал этой книги, — ехидно заметила Мэри. — Кстати, подержи его немного. У меня плечи болят от постоянного укачивания.
Пит взял Дага на руки. Младенец пару раз изогнулся, зевнул и задремал. Пит отнес его в детскую (теперь кроватка стояла здесь, хотя Даг смотрелся в ней маленьким-маленьким) и уложил его. Даг вздохнул и почмокал губами. Пит повернулся и пошел в гостиную.
Истошное «Уааа-а-а!» застало его на полпути к двери. На мгновение Пит оцепенел. Потом его плечи бессильно опустились, он повернулся и пошел за ребенком.
— Все зависит от того, где он находится, — сказал Пит, вернувшись, скорее себе, чем Мэри. Даг, разумеется, снова почти заснул. Он сделал еще одну попытку уложить младенца. На этот раз Питу не удалось даже отойти от кроватки.
Теперь уже Мэри в свою очередь утешала мужа. — Все потихоньку налаживается.
— Ну конечно, — ответил он и подумал, доживет ли до того, как все наладится.
Тем не менее некоторый прогресс все же имел место. Даг начал спать если и не больше по времени, то во всяком случае регулярнее. Теперь он больше бодрствовал днем и меньше просыпался ночью, хотя кормить его по-прежнему приходилось каждые два часа. Темные круги под глазами Мэри казались больше, чем были на самом деле из-за ее хрупкого сложения (так по крайней мере убеждал себя Пит). Что же касается самого Пита, его жизнь держалась на двух столпах — визине и кофеине.
Даг научился улыбаться. Поначалу это выражение легко было спутать с тем, которое было, когда его мучили газы, но вскоре оно стало безошибочным признаком хорошего настроения, а также первым (если не считать плача) средством общения. Пит полюбил его за эту улыбку и готов был простить младенцу все: и изможденный вид Мэри, и собственную усталость.
Кроме того, у Дага появилось и еще одно выражение — этакий взгляд искоса. Когда он так смотрел, то выглядел до невозможности мудрым и хитрым, словно у него был свой секрет, который он старается сохранить изо всех сил. Питу это нравилось. Он даже улыбался, когда Даг так странно на него поглядывал, даже если за минуту до этого ребенок доводил всех до белого каления своим плачем.