Рассказы
Шрифт:
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта девушка, встаёт. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее – длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
– Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно самостоятельный, с южным нахрапом.
А
– Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
– Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
– А у вас разве есть?
Она говорит:
– К сожалению – только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не считая бабушки. И ещё с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня её провожать. А живёт она, как это выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной пастой:
– Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю её, потому что это не совсем она, а какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые оказываются её.
Но вот заканчивается концерт, включается свет, и она говорит, что у нас будет ребёнок.
И мне кажется, что я давно уже хочу иметь какого-нибудь ребёнка.
Но она говорит, что это шутка, проверка слуха, разведка боем, и теперь она согласна на все, даже выйти за меня замуж. А что касается ребенка, то он у нее уже есть. Готовый. Хотя и небольшой. От первого брака. Самого удачного.
И мне уже неудобственно перед ней и перед её ребёнком. А тут ещё, оказывается, и день свадьбы назначен. На среду. В чебуречной. В одном зале с поминками.
Вот
Прокопьев долго и вопросительно смотрит на седую цыганку.
Цыганка, слюнявя желтые сухие пальцы, листает англо-французский технический словарь, и наконец говорит:
– К свадьбе это, касатик.
– Точно, седовласка! – изумляется Прокопьев. – Как раз была у нас недавно свадьба. Года два или четыре назад.
– Значит, вещий сон тебе приснился, – говорит цыганка.
– Точно! – говорит Прокопьев. – Пока я спал, все вещи украли.
– А ты не спи на вокзалах-то! – говорит цыганка.
– А где ж мне ещё спать?! Я же женатый! – говорит Прокопьев и, проснувшись, наконец засыпает.
Химик
«Растворил я окно…»
Вдова была безутешна.
– Говорила тебе: не выходи замуж за химика! – утешала её мать. – Не послушалась? Теперь пеняй на себя!
Сдувая на себя пену с пива, молодая вдова Силуэтова рыдала ещё больше, и мать, не зная, как по-другому вывести дочь из нервного потрясения, съездила за город и привезла оттуда знахаря.
Знахарь был пожилой, маленький, но распространял вокруг себя острый запах куриного помёта. Придерживая знахаря за локоток, Полина Григорьевна демонстрировала ему квартиру:
– Это, пардон, спальня. Это в кресле вдова плачет. А это Володенькина комната.
Знахарь показал подбородком на кучу мусора в углу комнаты:
– Мусор после ремонта?
– Нет, – сказала Полина Григорьевна. – Это Володенька после своего опыта.
– Ну что ж, – сказал знахарь, поворошив мусор ногой, – будет жить.
– Кто? – не поняла Полина Григорьевна.
– Володенька, – сказал знахарь. – Зять ваш. Вы же сами помочь просили.
– Так я о дочери ходатайствовала, – строго сказала Полина Григорьевна. – А зять-то причем? Он уже ушел от нас безвозвратно.
– А я полагал, что муж – лучшее утешение для вдовы, – сказал знахарь.
– Ну, если вы так настаиваете… – сказала Полина Григорьевна. – Вам, наверно, и фотография его потребуется?
– И фотография, – сказал знахарь. – В полный рост. И газетка самая ненужная. Я его на газетку собирать буду.
* * *
Через полчаса на газетке уже стоял младший научный сотрудник химической лаборатории Владимир Силуэтов, цел и невредим, только плечи и локти у него были немного испачканы известкой.
Он с удивлением посмотрел на жену и тещу и спросил:
– Где это вы так долго пропадали?
* * *
Когда первое изумление прошло, тёща оставила молодых наедине и пошла в кухню.
Знахарь тотчас же соскочил с табуретки и, потупясь, сказал:
– Рублишко бы, хозяйка.
– Да вам за такие дела, – сказала Полина Григорьевна, – не то что рублишко, – убить мало!