Рассказы
Шрифт:
Социализм показал, как много может человек, но как мало – коллектив. Хотя коллектив при социализме ставится выше человека.
В нашем социалистическом государстве индивидуальный труд оказался намного лучше компанейского. Вот у капиталистов компании – «Адидас», «Сони», «Дженерал моторз»! Но зато у нас есть отдельные личности в искусстве и науке, которые уравновешивают нашу безликость в остальном.
Мокрое утро Копенгагена. Здесь надо отложить авторучку и взять акварельные краски.
Хелен шагает – как Петр Первый. Ноги в крикливых рейтузах распахивают длинное пальто,
Тонкие губы ни о чем не спрашивают. Только – ответ на ваш немой вопрос.
На стене вдруг вижу родную российскую надпись – «Beatles». Музыка объединяет всех, кроме соседей.
Наше искусство они знают плохо.
Спрашиваю их:
– Кого вы знаете из советских писателей?
– Достоевский и Лев Толстой.
– А – из артистов?
– Михаил Горбачев.
Горбачева в Дании знают все. Он – на обложках, майках, штанах. Правда, в редакции одной газеты я видел плакат: на фоне советских танков и вертолетов в афганской пустыне – Михал Сергеич, раздетый по пояс, в руке пулемет, на лбу черная повязка, и подпись – Рэмбо.
Но тут, думаю, они ошиблись: рисовать надо было Брежнева.
Вот она – драма советской жизни: сначала на политическую арену вышел сценарист героической пьесы, потом режиссер трагедии, потом танцор, потом клоун, потом два статиста и, наконец, – артист!
Наша жизнь им непонятна. Как, впрочем, и непонятна нам самим. Просто опыт позволил нам приспособиться к нашей жизни. Наш долгий опыт – к нашей недолгой жизни. На Западе до сих пор считают, что коммунальная квартира и совмещенный санузел – это аттракционы в парке отдыха, нечто вроде пещеры ужасов и комнаты смеха. Наша реальность – для них фантастика. А их реальность – фантастика для нас.
В Дании любят абстракционизм. Абстрактные работы – в офисах и квартирах.
Музей современного искусства в пригороде Копенгагена.
Главное – не повесить картину вверх ногами. Зритель-то не заметит, а автор может обидёться.
Вторая трудность – придумать название. Название абстрактной картине придумываешь дольше, чем её пишешь.
Третья трудность – цена. Назначишь слишком высокую – никто не купит. А назначишь слишком низкую – подумают: мазня.
У нас абстракционизм не развит. Потому что у нас вся жизнь – абстракция. О том, что съел, узнаешь на другой день. О том, что человек жил, узнаешь из его некролога. Правительство говорит абстрактно, а народ конкретно. Правительство говорит: «Невиданный урожай», – а народ уточняет: «Невидимый». Правительство говорит: «Свиная отбивная», – а народ уточняет: «Это картошка, отбитая у свиньи». Правительство говорит: «Подоходный налог», – а народ уточняет: «Это налог на то, что ты ещё не подох». Правительство говорит: «Говорит Москва!», – а народ уточняет: «Остальные работают».
Каждый человек в чем-то виновен, но народ не виновен ни в чем. Народ только НАЗЫВАЕТ своими именами вещи, которые ДЕЛАЕТ правительство. Но народ за СЛОВА сажали, а правительство за ДЕЛА пересаживали. По какому закону? По морскому. Страна – как рыба: гниет с головы, но чистят её с хвоста.
Кто первым сказал, что Запад загнивает? Как всегда – Шекспир.
Я – в замке Эльсинор. Об Эльсиноре мне известно только то, что там жил и работал Гамлет. Но и этого достаточно. Гамлет, принц датский, принципиальный датчанин.
Гамлет – это обнаженная шпага, обнаженная мысль, обнаженный нерв. Точней – все в обратном порядке.
Гамлетовский монолог – это диалог с самим собой. Бой со своей тенью. «Эх, была не была!» – воскликнул Гамлет, что в переводе на староанглийский означает: «Быть или не быть?» Дальше – мысль об одежде: «Вот в чем – вопрос». Вопрос – в чем выйти. Они долго думают, что надеть, потому что гардероб у них большой, а мы долго думаем, что надеть, потому что гардероб у нас маленький.
В своих трагедиях Шекспир раскрывал мир внутренностей человека. Если бы американцы снимали кино по «Гамлету», они назвали бы его «Убийца родного дяди» или «Отец, вылезающий из гроба». Фильм ужасов. У нас такого жанра нет. Зачем нам выдумывать ужасы, когда достаточно выйти на улицу. Или включить новости.
Из западных фильмов у нас вырезали обнаженную натуру, как будто наш народ её никогда не видел. А вырезать надо было одежду. А также – магазины, еду и все остальное.
Красота – чуть ли не единственное, что у нас ещё осталось. Спасет ли она нас?
Одеваются датчане просто. У нас – чем ты богаче, тем больше на тебе накручено. А у них и миллионер, и безработный – все в кроссовках и джинсах. Даже старички и старушки. Это только у наших пенсионерок – бушлаты, в которых даже матросу руку не согнуть.
Такое чувство, что датчане не умирают. Все спортсмены. Все худые. Только раз встретил толстого. Полчаса говорили с ним на ломаном английском языке, пока не выяснили, что он – тоже русский турист.
За границей живёт 20 миллионов наших. Кем же они работают? Конечно, среди них есть большие писатели, музыканты и ученые. Но в основном наши ученые работают там инженерами, инженеры – рабочими, а рабочие – безработными.
Правда, безработный у них имеет столько же, сколько у нас три инженера, хотя и он, и они валяют одного и того же дурака. Только у нас непонятно: инженер мало получает, потому что валяет дурака, или валяет дурака, потому что мало получает Почему дипломы наших врачей ценятся там как макулатура? Потому что наши врачи ничего не могут. Не могут отличить белокровие от плоскостопия, ожирение от беременности, уснувшего от усопшего.
Они даже мужчину от женщины могут отличить только по паспорту.
У нашей медицины только два диагноза: все, что выше шеи, – О-ЭР-ЗЭ, а что ниже, – ОТ-РЕ-ЗЭ. Вместо горчичников используем утюг, вместо банок на спину – поцелуи, вместо клизмы – ершик, а против СПИДа у нас одно оружие – плакат «СПИД, сдавайся!»
Наша страна – гигантский больной. Но можно ли помочь больному, если разрезать его на части?
На потолке королевского дворца – гербы земель, когда-то входивших в состав Датского королевства: Гренландия, Исландия, Норвегия, Гольштейн, Шлезвиг, Лауэнбург, Фарерские острова, Литва, Латвия, Эстония…