Рассказы
Шрифт:
— Совсем раскиселился двор, язви его в душу, ноги ажио разъезжаются, как по льду. Хоть бы хозяин наш, папаня твой, разок копытами вверх грохнулся, так, может, меньше бы газеты свои у телевизора читал, а больше по хозяйству старался.
Слушал ее отец, слушал да взял и привез в один день во двор две полные телеги земли, такой желтой, что казалось — она перемешана с солнцем.
— Это че? — удивился Петька.
— Известно че — песок, — хмуро сказал отец и взял лопату.
Весь день он работал во дворе: срыл лопатой лишние бугры, разровнял землю и засыпал двор желтым песком. Сразу набежали куры, оставляя в мягком песке глубокие следы; закудахтав, куры быстро заклевали
— Песок — это че, как зелно? — спросил Петька.
— Песок он и есть песок, а никакое-нитакое зерно, — недовольно ответил отец, и, покосившись на дом, непонятно зачем добавил: — Известно — курица не птица… Ноги, вишь, у ней разъезжаются…
Он махнул на кур рукой и крикнул:
— Кыш вы, проклятые, — и опять покосился на дом. — Развели, понимаешь, полон двор частной собственности.
Куры испуганно разбежались в разные стороны, и песок во дворе запестрел от их следов.
Отец вышел на середину двора и широко расставил ноги.
«Как волота», — подумал о ногах отца Петька и стал с интересом ходить взад-вперед под ними.
Отец стоял на одном месте и все что-то высматривал: то наклонит голову, то прищурит левый глаз… А постояв так, он взял лопату и стал копать канаву от одной водосточной трубы до другой и дальше — вдоль стены дома до ворот, там чуть скосил ее, расширил и вывел под воротами до кювета дороги; такую же канаву и тоже до кювета дороги он выкопал и вдоль забора, отделявшего их дом от соседнего.
Солнце теперь из-за песка утрами, казалось, заглядывало к ним во двор раньше, чем ко всем в деревне, а вечерами задерживалось подольше, даже еще как бы и после заката; вода от дождя не стояла лужами, не мешалась с размокшей землей так, что в грязи вязли и разъезжались ноги, а и в песок уходила, и бежала, похлестав из водосточных труб, по канавам за ворота, в кювет дороги.
Быстрые журчащие ручьи со своими стремнинами и заводями, которые со временем образовала вода, подмыв кое-где берега канав, со своими порогами из попавших в канаву камней очень полюбились Петьке, тянули его к себе: постоишь над ручьем подольше, посмотришь на воду — слепящую, если в небе после дождя утвердилось солнце, или замутненную грязноватой желтизной, если еще не совсем разошлись тучи, — на то, как отваливает она кусочки земли от края канавы, и они падают, плюхаясь, в ручей, размокают там, рассыпаются, окончательно зачерняя воду, как перехлестывается вода через небольшие камешки и огибает те, что побольше, расходясь вдоль их боков, и ручей скоро начнет казаться не ручьем, а рекой, а сам ты таким большим, что можешь перегородить эту реку ступней ноги, и тогда вода замедлит свой бег, станет копиться у ноги, взбухать и вдруг стремительно хлынет поверх ноги, понесет, закружит щепки, шелуху от семечек, яичную скорлупу, почерневший окурок и много еще всякого-разного…
Заметил как-то отец Петьку у ручья и сказал:
— Что ж так-то просто глаза на воду пялить. Ты бы лучше кораблики по ручью пускал.
— Какие колаблики? — заинтересовался Петька.
— Какие, какие… А вот такие… Пойдем — покажу.
Дома отец взял подвернувшийся под руку белый лист бумаги, перегнул его пополам, ровно сводя краями, загнул углы листа, сложил его сначала в треугольник, затем в плотный квадратик, старательно разгладил складки твердыми пальцами и потянул квадратик за углы в стороны — получился кораблик с домиком посредине.
— Вот… Пускай в ручей — пусть плывет.
Петька поставил легкий кораблик на ладонь и осторожно понес на улицу, загораживая его, как пламя свечки, ладонью свободной руки — на случай, если вдруг дунет ветер.
Канава чуть помелела, но
У Петьки от волнения задрожали колени, он напряженно, приоткрыв рот, следил за корабликом, за тем, как уверенно разрезает он острым носом воду и как за ним тянется легкий, еле заметный след волн, расходясь до краев канавы и неслышно набегая на них; и у него разгорались уши, совсем как тогда, при одном давнем событии, случившемся недели две назад и которое он уже успел позабыть, но сейчас вспомнил по схожести ощущения… Тогда бабка Арина позвала его в курятник, подвела к нахохлившейся, беспокойно крутившей головой курице и сказала:
— Жди-ка здесь, из энтого вот яйца скоро цыпленок должон вылупиться.
Петька присел возле курицы на корточки, сидел так, сопел и не двигался с места. Скоро у него затекли ноги, заболели спина и шея, но цыпленок не появлялся, и он, не выдержав, крикнул:
— Бабушка Алина, а никого все нет!
Старуха стирала во дворе в большом корыте белье.
— Ась… Никого, говоришь, нет, — отозвалась она и покачала головой. — Да неужто там болтун?
Пошла к курятнику, вытирая подолом юбки руки от мыльной пены, сунула руку под встрепенувшуюся курицу, взяла яйцо, приложила его к уху, и все лицо ее собралось в веселые морщинки.
— Нет, меня не омманешь. Послушай-ка сам.
Петька прижался ухом к теплому яйцу — внутри яйца кто-то не то тихо стучал в скорлупу, не то слабо ее подпиливал.
Бабка Арина сунула яйцо обратно под бок курицы, и та с благодарностью поклохтала. Петька остался ждать. И дождался… Вскоре по яйцу черной ниточкой пробежала трещинка, ее пересекла другая, потом еще одна, скорлупа стала потрескивать, и яйцо распалось. У Петьки от удивления куда-то провалилось сердце: он увидел маленького и мокрого, словно побывавшего под дождем, цыпленка, почему-то уже сердитого, с задранной вверх головой и с драчливо разинутым желтоватым клювом.
— Пи-пи-пи… — недовольно запищал цыпленок и полез под крыло курицы.
Таким же непонятным чудом, как и появившийся вдруг из яйца цыпленок, казался теперь Петьке и плывущий кораблик.
А он все плыл по ручью, слегка покачивая бортами, дугой развернулся на повороте и, ускоряя ход, как под уклон, понесся дальше, поднырнул под ворота; Петька кинулся к калитке и ударил по ней всем телом, но все равно она, тугая, набухшая от дождя, подалась с трудом.
Скатившись с потоком воды в кювет, кораблик зачерпнул бортом воду и дальше поплыл, кренясь на правый, борт: большая вода в кювете текла быстро, кораблик стремительно несло по ней; он покачивался на водяных гребешках, и Петька бежал за ним, разбрызгивая оставшиеся на дороге лужи. По пути он врезался в семейство гусей, идущих куда-то по своим делам с неторопливым спокойствием и значительным видом, и те зашипели на него, повытягивали в его сторону головы на длинных шеях.
— Кышь вы, плоклятые, — махнул рукой на них Петька, но тут же и забыл о гусях, побежал дальше.
Попав в стремнину, кораблик поплыл быстрее, но тут наскочил на камень, качнулся, еще зачерпнул воды и стал медленно клониться на правый бок, да так и клонился, пока не промокла бумага; тогда кораблик расползся в углах и стал уже не корабликом, а просто посеревшим клочком бумаги, медленно утопавшим в ручье.
Глаза Петьки защипали слезы, но он, крепясь, лишь быстро зашмыгал носом.
Гуси, все преследовавшие его по пятам, перестали шипеть и молча стояли рядом, вытянув шеи.