Рассказы

О'Брайен Эдна

Хики, сам ОТул и длинный Джон-Семга, ни разу за все время не раскрывший рта, тоже положили деньги. ОТул передал их миссис Роджерс, когда та вернулась, и предложил «засечь, чтоб не было усушки».

— Большое всем спасибо, — сказала она, засовывая их за чучело совы, стоявшее на каминной полке, под бдительным взглядом епископа.

Миссис Роджерс наполнила бульоном чашки, и Мэри поручили раздавать их. Жир каплями расплавленного золота плавал на поверхности.

— Теперь мне крышка, моя мартышка, — сказал Хики, беря свою чашку

из рук Мэри; потом попросил у нее кусок хлеба, поскольку совершенно не привык есть суп без хлеба. — Послушай, Броган, — обратился он к богатому приятелю, — теперь, когда ты человек со средствами, куда ты денешь свои деньги?

— Правда, куда? — сказала Дорис.

— Ну, например, — ответил Броган, подумав, — мы сделаем некоторые преобразования в доме...

В доме у Брогана никто из присутствующих не был: дом находился в Адере, за тридцать миль отсюда, на краю Лимерика. Никто не видел также и его жены, которая, как надо было понимать, жила там постоянно и держала пчел.

— Какие преобразования? — спросил кто-то.

— Обставим, например, гостиную и разобьем цветник.

— А еще что? — спросила Кристалина, думая о всех шикарных платьях, которые накупила бы за эти деньги. Платьях и безделушках.

— А потом, — сказал Броган, опять подумав, — может, даже съездим в Лурд. Не знаю еще, как получится.

— Руку дала бы себе отсечь ради поездки в Лурд! — сказала миссис Роджерс.

— И возвратилась бы опять с двумя, — сказал Хики, но никто не обратил на него внимания.

ОТул налил четыре неполных стакана виски и, отступив немного, проверил уровень во всех стаканах — мужчин всегда ужасно волновала возможная несправедливость при распределении спиртного. Затем расставил бутылки с крепким портером по шесть штук в четырех местах стола и показал каждому из кавалеров, где то, что ему причитается. Для дам был приготовлен джин и апельсиновая.

— Мне только апельсиновой, — сказала Мэри.

— Не будьте такой паинькой, — сказал ОТул и, когда Мэри отвернулась, подлил ей в стакан джину.

Выпили за здоровье Брогана.

— За Лурд, — сказала миссис Роджерс.

— За Брогана, — сказал О'Тул.

— За меня, — сказал Хики.

— Холера тебе в бок, — сказала Дорис, немного захмелевшая от приложения к сидру.

— Не знаю, как насчет Лурда, — сказал Броган, — а вот гостиную обставим обязательно и разобьем цветник.

— У нас тут есть гостиная, — сказала миссис Роджерс, — и ни одна душа туда не ходит.

— Пойдем в гостиную, Дорис, — обратился О'Тул к Мэри, накладывавшей гостям желе из эмалированного тазика; более подходящей посуды для этого не нашлось.

Желе было красное со взбитым белком, но что-то, видно, сделали не так, потому что оно расползалось. Мэри накладывала его в блюдца и думала о том, как все неряшливо и грубо тут, на вечеринке, нет даже настоящей скатерти — только хлорвиниловая пленка — и нет салфеток. А этот тазик с желе... В нем,

может, перед этим умывались?

— Теперь пусть кто-нибудь расскажет интересный случай, — сказал Хики, начавший уставать от разговоров о цветниках и гостиных.

— Я расскажу, — извергнулся из своего молчания длинный Джон-Семга.

— Идет, — сказал Броган, потягивая попеременно из стакана с виски и стакана с портером (так только и получаешь удовольствие от выпивки, поэтому-то в барах он предпочитал бы покупать себе спиртное сам, а не страдать от чьей-то скаредности).

— А интересный случай? — спросил Хики.

— Про моего брата, — сказал длинный Джон. — Про Патрика.

— Ну нет уж, хватит этой ерунды, — сказали вместе Хики и О'Тул.

— Нет, пусть расскажет, дайте ему рассказать, — сказала миссис Роджерс, ни разу, правда, не слыхавшая про этот случай.

— Был у меня брат Патрик, — начал длинный Джон. — И вот он, значит, умер. Сплоховало сердце.

— Пресвятая дева, неужто опять это? — сказал Броган, припоминая, о чем пойдет речь.

Но Джона-Семгу не остановили непочтительные замечания мужчин.

— Стою я один раз в сарае, с месяц, как похоронили Патрика, и вижу, выходит он из стены и идет по двору.

— Ой, что бы с тобой было, доведись тебе такое? — обратилась Дорис к Эйсн.

— Дайте ему договорить, — сказала миссис Роджерс. — Говори, Джон-Семга.

— Идет он, значит, на меня. Что ж, думаю, теперь мне делать? Был сильный дождь — вот я и говорю брату: «Спрячься, а то промокнешь».

— А он? — в волнении спросила одна из девушек.

— Пропал, — сказал Джон-Семга.

— О господи, дайте немного музыки, — сказал Хики (он слушал эту историю в девятый или десятый раз, в ней не было ни начала, ни конца, ни середины).

Поставили пластинку, и О'Тул пригласил Мэри танцевать. Он делал массу дополнительных движений и подскоков, время от времени испуская залихватское: «Юпи-и-и!» Броган и миссис Роджерс танцевали тоже, и Кристалина сказала, что пошла бы, если б ее пригласили.

— Давай-давай, выше коленки, Братец Кролик, — говорил О'Тул Мэри, скача по комнате и задевая ножки стульев. Мэри чувствовала себя как-то странно: голова кружилась, кружилась, а под ложечкой было приятное щекочущее ощущение — хотелось лечь навзничь и вытянуть ноги. Это было совсем незнакомое ощущение, и оно пугало ее.

— Пойдем в гостиную, Дорис, — сказал О'Тул, направляя ее в танце к двери и выводя прямо в холодный коридор, где неуклюже чмокнул в губы.

В комнате, откуда они вышли, Кристалина начала плакать. Так действовало на нее вино — она или начинала плакать, или разговаривала с иностранным акцентом, спрашивая при этом: «Почему это я говорю с иностранным акцентом?» На сей раз она плакала.

— В жизни нет радостей, Хики, — говорила она, уронив голову на руки, а ее блузка ползла вверх, выскальзывая из-под корсажа.