Расставаясь с прошлым (Наваждение)
Шрифт:
Осенью мы подали на развод, но я… В общем, это долгая история. Сначала мне пришлось уехать из Лондона в Нью-Йорк, но из этого ничего путного не вышло. Я не мог даже работать, и мне пришлось взять на фирме длительный отпуск. Я приехал сюда случайно, но мне здесь нравилось, и я уже начал надеяться, что все обойдется, но… Она мне позвонила, понимаете, Франческа! Позвонила сама, впервые за много месяцев. Я думал, она хочет сказать мне, что ошиблась и что она возвращается ко мне, а оказалось…
Он натянуто рассмеялся, но тут же закашлялся, и Франческа поглядела на него с сочувствием. Она уже все поняла.
— Она позвонила вам, чтобы сказать, что выходит замуж, — подсказала она, и Чарли вздрогнул.
— Вы просто провидица! — Он печально улыбнулся, и оба негромко рассмеялись.
— Догадаться
— Это… это был ваш муж?
Она кивнула:
— Да. И моя история, в общем-то, напоминает вашу, хотя со стороны она выглядит гораздо более…
Драматичной. У моего мужа был роман, о котором изо дня в день рассказывали по телевидению и писали в газетах. Муж был спортивным комментатором по зимним видам спорта на двух последних зимних Олимпиадах. На одной из них он завел интрижку с молоденькой девушкой — чемпионкой Франции по горным лыжам. Об их романе скоро стало известно многим, и очень скоро о них стали повсюду говорить с явным одобрением. Никого не волновало, что Пьер уже женат и что у него есть дочь. Мари-Лиз — прелестная маленькая штучка, от которой сходят с ума мужчины, а Пьер… С тех пор как он выиграл бронзовую олимпийскую медаль в скоростном спуске, он стал чем-то вроде национального героя. Представляете, что сделали из этого газеты? Национальный герой и всеобщая любимица Мари-Лиз… Тогда ей было восемнадцать, а ему — тридцать три. Они с удовольствием позировали вместе для телевидения и для журнальных обложек. «Пари-матч» посвятил им целый разворот. Они даже интервью давали вместе, но Пьер продолжал повторять мне, что все это не имеет значения и что он делает это только ради рекламы горнолыжного спорта и для того, чтобы создать для нашей команды хорошее паблисити. И ведь я, дурочка, ему верила, верила всему, что он мне рассказывал! Я начала прозревать, только когда Мари-Лиз забеременела, ведь подобные «издержки», как вы знаете, иногда случаются. Телевидение устроило из этого настоящую рекламную кампанию, только уж не знаю, кого или что они рекламировали…
Каждый день к нам домой приносили полные мешки подарков — люди со всех концов Франции присылали детскую одежду, которую они сшили или связали сами, а я не знала, что мне со всем этим делать. Пьер продолжал утверждать, что любит меня и что он обожает дочь… Он действительно был прекрасным отцом, и я осталась с ним.
— И плавали целыми днями, — тихо сказал Чарли.
— Кто вам сказал? — удивилась Франческа. Чарли виновато улыбнулся ей. — Ах да, Моник… — догадалась она.
— Моник, — согласился Чарли и поспешно добавил:
— Собственно говоря, кроме этого, я больше ничего не знаю. Ваша дочь умеет хранить секреты.
Он не хотел, чтобы из-за него у девочки были неприятности, но Франческа только пожала плечами.
— В общем, я не ушла от него, и, наверное, зря.
Об их великой любви трубили газеты, их лица то и дело появлялись на обложках и на экранах телевизоров. Как же — живая легенда французского спорта и наша юная олимпийская чемпионка! Одни заголовки чего стоили… — Франческа фыркнула. — Потом — еще новость: у Мари-Лиз будет двойня!
Детские вещи посыпались на меня лавиной, так что Моник, бедняжка, даже решила, что ребенок будет у меня. Попробуйте-ка объяснить подобную ситуацию пятилетнему ребенку! Что до Пьера, то он наконец-то перестал говорить, что любит меня;
Теперь он утверждал, что я — старомодная истеричка, косная американка и что я не понимаю самых простых вещей. Он пытался убедить меня, что во Франции подобное в порядке вещей… Что ж, возможно, это и так, но мне было от этого не легче. Я просто не хотела с этим мириться. Больше того, все это я когда-то уже проходила: мой отец был итальянцем, и в свое время — мне тогда было шесть — нечто подобное случилось и с моей матерью. Уже тогда я получила мощный заряд отрицательных эмоций, которого хватило бы мне на всю жизнь, но то, что происходило между мной и Пьером, было стократ хуже.
Она говорила об этих ужасных вещах спокойно, чуть ли не с юмором,
— В конце концов дети родились, — продолжала Франческа. — Это были мальчик и девочка, крепенькие и румяные, очень милые и красивые — в своих родителей. Вся Франция влюбилась в них с первого дня. Две недели я стойко переносила эту всеобщую истерию чадолюбия, но потом не выдержала. Я собрала наши с Моник вещи, закинула их в мой маленький «Додж», а Пьеру сказала, что, когда ему захочется известить меня о дальнейших переменах в его жизни, он сможет найти меня в Нью-Йорке, у моей матери.
Мы вылетели из Бурже первым же рейсом и через несколько часов были уже в Нью-Йорке. Но и дома мне пришлось несладко. Моя мать едва не свела меня с ума — она поливала Пьера грязью и осыпала его оскорблениями даже при девочке.
Я не виню маму — ее собственный развод дался ей слишком тяжело, но и оставаться с ней я тоже не могла.
На развод я подала в первый же день, и французская пресса тут же окрестила меня «жалкой пуританкой», но мне было уже все равно. Примерно год назад нас наконец-то развели, а буквально через месяц, в канун прошлого Рождества, Пьер и Мари-Лиз мне позвонили. Так же, как и ваша Кэрол, они захотели поделиться со мной «хорошими» новостями. Они только что поженились, причем для этого они отправились не куда-нибудь, а в Корчевелло. В журнале я видела снимки: они стоят на лыжах в окружении друзей, а дети сидят у них за спинами в рюкзаках. До сих пор не понимаю, с чего они решили, что я должна радоваться вместе с ними?.. Сейчас Мари-Лиз снова беременна — Моник вычитала в какой-то газете, что она хочет родить еще одного ребенка, прежде чем начнет серьезную подготовку к следующей Олимпиаде. Чудесно, не правда ли?
Франческа умолкла и покачала головой.
— Чего я не понимаю, Чарли, — сказала она, — так это того, зачем он столько возился со мной?
Зачем ухаживал, уговаривал выйти за него замуж?
Пьеру надо было подождать всего ничего, каких-нибудь пять лет, и тогда бы он сразу мог жениться на этой своей «королеве альпийских трасс». Ведь меня французское телевидение почти не снимало — с самого начала я была для них слишком американкой, то есть заносчивой, скучной занудой.
В голосе Франчески все еще звучали горечь и боль, но Чарли, внимательно слушавший ее, ни сколько не был этим удивлен. Горе ее было велико, и велико было пережитое унижение, а тут еще история отца Франчески, которая не могла не оставить в ее душе самого глубокого следа. Как-то еще вся эта история скажется на Моник, которая, возможно, и сама была обречена на неудачу в браке, поскольку ее мать и ее бабушка потерпели на этом поприще сокрушительное, незаслуженное поражение. Правда, в наследственных неудачников Чарли никогда не верил, но события, подобные тем, что произошли с Франческой и ее матерью, серьезно влияли на людские судьбы, формируя некий семейный стереотип, вырваться за рамки которого могла только очень сильная личность. Впрочем, ему почему-то казалось, что Моник это будет по плечу.
Кроме того, его родители прожили в браке долгую и счастливую жизнь, родители Кэрол — тоже, так почему же они сами расстались? Значило ли это, что каждый человек может потерпеть неудачу в браке? Или все-таки не каждый, а только тот, у кого были к этому определенные предпосылки?
— Как долго вы с Пьером были женаты? — спросил Чарли, взяв в свои ладони руку Франчески.
— Шесть лет, — ответила Франческа. Она не отдернула руку и слабым движением пальцев дала знать Чарли, что приняла и оценила его сочувствие. Это легкое движение, в котором она сама скорее всего и не отдавала себе отчета, вызвало в них обоих ощущение глубокой душевной близости. Чарли рассказал ей свою историю, а она ему — свою, и терзавшее обоих одиночество как будто отступило.