Расстояние
Шрифт:
– И они в безопасности? – спрашивает он, внимательно ее выслушав.
– Постоянное патрулирование вооруженной охраной для поддержания порядка и обеспечения безопасности всех жителей.
– Ты наизусть заучила?
– Все это есть в Интернете.
– Звучит слишком красиво, чтобы быть правдой.
– Но это возможно.
Год назад там произошел пожар, дым стоял до горизонта. Это едва не попало в газеты. Прошло лишь восемь месяцев с начала Программы. Мы делали вид, что такого места не существует. Но на самом деле оно есть. У людей «бессрочные»
– И кто эти люди? – спрашивает Йоханссон.
– В основном те, кто выбрал карьеру преступника. Воры, рэкетиры, сутенеры, торговцы наркотиками и людьми, убийцы… но не педофилы и не террористы. Насколько мне известно, по крайней мере.
– А психи?
– Официально нет: им нельзя доверить прием лекарств. А неофициально?… Дюжины, может, сотни. Все учатся быть законопослушными гражданами.
– Применение силы?
– А ты как думаешь? Чарли Росс находился там с самого открытия. Прибыл с первой партией. Через три месяца он умер. Не своей смертью.
Йоханссон и глазом не моргнул. Разумеется, ему было об этом известно. С Чарли Россом ему приходилось иметь дело десять лет назад, и они встречались лишь однажды. Живым Росс их совершенно не интересовал, и смерть его ничего не изменила.
– Внутреннее наблюдение?
– Камеры.
– Связь?
– Стационарные устройства для заключенных. Разумеется, все прослушивается. Никаких мобильных телефонов.
– Сможешь раздобыть планы?
– Разумеется.
– А охрана? – продолжает Йоханссон.
Прошло два года, а я все еще могу читать его мысли по глазам. Мгновенно.
– Двойные стены по периметру, двенадцать метров над землей и девять ниже ее уровня. Электрический забор, колючая проволока, датчики тепла и движения. Круглосуточная охрана на вышках. Воздушные зоны отчуждения. Все подземные стоки отделены от основной канализации; все отходы, обработанные, протекают под периметром. Крыса не проскочит наружу.
– А внутрь?
– Туда никто не стремится попасть.
– Я стремлюсь. Ты сможешь помочь?
С большим трудом стараюсь сохранять спокойствие.
– Количество визитеров ограниченно.
– Я не об этом.
– Не об этом? Имеешь в виду удостоверение работника? Хочешь попасть внутрь в качестве охранника или надзирателя?
– Не то, – говорит он и внимательно на меня смотрит.
– Заключенного?
Он отводит взгляд.
Итак, опять работа. Хлесткий удар разочарования и жало иронии: работа, всего лишь работа, для этого ему нужны новые документы. Охранники и надзиратели составляют единую команду, подчиненную жесткому графику. Персонал очень хорошо защищен. Свободно перемещаться по территории могут только заключенные. Значит, он должен проникнуть туда в качестве заключенного, чтобы выполнить задуманное.
Внезапно меня охватывает панический страх.
– Это невозможно.
В ответ напряженный взгляд.
– Ты уверена?
Сейчас
– Пройти на территорию с членами управляющей компании невозможно, взломать систему охраны мы тоже не можем. Она слишком хорошо защищена. Поверь мне, это уже пытались сделать.
– Пытались те, кто хотел выбраться оттуда, а не попасть внутрь.
Качаю головой.
Неловкая пауза затягивается, словно нам есть еще что обсудить. Наконец я нахожу в себе силы нарушить тишину.
– Это все?
Кивок.
– Что ж, если я еще тебе понадоблюсь, можешь воспользоваться этим номером.
Протягиваю ему визитку без имени, только телефон. Он пробегает глазами цифры раз, второй и возвращает. Вот так. Два года, и нам нечего сказать друг другу.
Убираю карточку в карман пальто.
– Пожалуй, я пойду.
Он даже не прощается.
Машину – не мерс, которым я пользовалась последние два года, а седан с номерами подставной компании – я оставила на соседней улице. Робби стоит рядом, прислушиваясь к каждому звуку, дыхание клубами вырывается из его рта в морозный воздух, седая голова чуть наклонена.
Прошел год с тех пор, как я последний раз просила его сделать нечто подобное, но он работает в системе с самого начала и знает правила. Он без звука и пристального взгляда открывает передо мной дверь. Опускаюсь на пассажирское сиденье, и горячая, сжимающая сердце боль наваливается на меня с полной силой. Тебе надо было остаться, надо было что-то сказать, спросить…
Я заставляю себя не думать. Не думать и не представлять, как Йоханссон стоит где-то там, в сумраке, и прислушивается к звукам работающего двигателя. Скорее всего, он уже ушел.
Мы принимаем обычные меры предосторожности, и я возвращаюсь в Доклендс уже в пятом часу утра. Здание, в котором я живу, выходит окнами на док Вест-Индия, севернее Кэнэри-Уорф. Когда-то здесь выгружали сахар, но сейчас от индустриального прошлого остались лишь пара монументальных кранов на причале и сам док – дрожащая водная гладь, периодически очищаемая от окурков и одноразовых стаканчиков из-под кофе, – низкие кирпичные постройки превратились в забегаловки и бары для туристов и служащих.
Все остальное новодел, а мой дом один из самых новых. Все сделано специально для нервных богатых жильцов: слишком просторные квартиры, серьезная охрана, перекрестная система видеонаблюдения. Я совершенно изолирована здесь от внешнего мира, у меня не бывает неожиданных гостей. Даже в такой час один охранник в униформе стоит на улице, другой в холле, за стойкой ночной портье наблюдает за мониторами. Мы киваем друг другу, когда я прохожу к лифту.
С сорок первого этажа вид открывается захватывающий – офисные здания Доклендса, низкие строения по берегам, переходящие в Лаймхаус-Рич, изгибы реки и очертания лондонского Сити. Сегодня я их не замечаю.