Расстрелянный ветер
Шрифт:
Павел Михеевич вздохнул и почувствовал и себя виноватым в этом. И хотя в мыслях все было ясно и спокойно — с аварией уже решено, а вот на сердце накатила тоска, которая волновала его больше, чем авария. «Прозевал в семье аварию, лысый черт!» — ругал он себя и, только подойдя к дому, успокоился на том, что поговорит с сыном, как следует.
Во дворе было шумно. Кто-то лихо играл на аккордеоне. Детвора бегала в широких квадратах электрического света. Их не загонишь спать в этот веселый августовский вечер! Кто-то отчеканил: «Серый волк под горой…» Дети подняли галдеж и кинулись врассыпную.
«Хм!
Долго поднимался на третий этаж. Сапоги гулко стучали по цементным плитам лестницы, мастеру было неудобно, что стук сапог может потревожить отдыхающих людей. Всех соседей Байбардин знал и, проходя мимо квартир, всегда раздумывал и беспокоился об их судьбе и мысленно вмешивался в их жизнь. За дверью одной из квартир слышалось пение. Это тихий парень Иван Кавунов проверял свой чарующий лирический баритон, после того, как отпел свою работу на эстраде кинотеатра «Комсомолец».
«Перед зеркалом стоит… в опере петь мечтает, — отметил Байбардин и мысленно поставил его рядом с сыном для сравнения. — Талант! Трудное дело! — с восхищением заключил он. — У человека есть мечта и забота. Хоть бы приняли в оперу… Надо принять. Пусть поет!» — посочувствовал старательному баритону Павел Михеевич, проходя мимо следующей двери.
Здесь крутили пластинку. Певица с надрывом сообщала, что веер — черный. В этой квартире живет Анна Андреевна — продавщица гастронома с шестью малолетками. У этой дети тихие, всегда дома. С утра до вечера крутят пластинки — как от музыки уйдешь! Они жили этажом ниже, и Байбардин приказывал из окна: «Музыканты, кончай песню — спать иду!» Закрывались наглухо двери балкона, форточки, но музыка продолжалась.
Хозяйка с утра на работе. Мается с ними. Муж все время в командировках. «Переходил бы на другую работу! Разве можно детей одних оставлять?!»
А в этой квартире соседка — учительница по истории Мария Матвеевна, красивая строгая женщина. Ей не везет в личной жизни. Двух мужей пережила: один на фронте погиб, другой умер. Двух детей нажила: Сашенька да Наташенька. Дружные дети, умные. Ходит к ней третий год какой-то задумчивый военный, а она все не решается на свадьбу. Дело ее, конечно. Ей виднее!
У всех жильцов свои заботы, своя жизнь с радостями и горестями, и разные люди живут в этом доме. Да, у всех свои заботы! Не только у него, значит… — заключил Байбардин и постучал в дверь своей квартиры.
Открыла спокойная Полина Сергеевна в пуховом платке, накинутом на плечи. «Ишь, домохозяйка! Газеты читала», — отметил Павел Михеевич и с порога спросил глухим голосом:
— Где сын?
— Гуляет, где же еще. Молодой ведь. Обоих вот дожидаюсь — ужин остыл.
— Когда ему на работу?
— Сегодня в ночь! А что… случилось что-нибудь?
— Случилось, — твердо произнес Байбардин и взял жену под руку.
ИЩУ НЕВЕСТУ
Василий бесцельно бродил по улицам, заглядывал в девичьи лица, сравнивая их с Клавкиным лицом — Клавка была красивей их всех и роднее. Фотографировал детвору на зеленом проспекте Металлургов, у сухих карагачей.
День стоит жаркий, веселый. Знойный ветер палит горячие щеки, пощипывает шею. Завидки берут, что где-то люди сидят в тени и холодное пиво пьют. В такой день хорошо гулять в тени карагачей, купаться в Урале на водной станции, а самое лучшее вместе с Клавкой укатить на мотоцикле в степь до самой ночи. Там свежие пахучие ветры навстречу и солнцепек на песке у воды. Такой хороший день, а Клавдии нет! Василий в душе был оскорблен и обижен тем, что вот Клавка, его невеста, и сейчас не с ним, а где-то…
Василий познакомился с Клавой, когда она только что приехала откуда-то с Волги по набору рабочих в «Железнострой». Клава подружилась с Тонькой в стройконторе. Она жила у Пыльниковых и работала каменщицей.
Василий как-то чинил с сыновьями Пыльникова мотоцикл. Подружки вышли на крыльцо и стали прощаться. Здесь он ее и увидел. Клава стояла рядом и долго смотрела, как он собирает мотоцикл. Она показалась ему давно-давно знакомой. Чуть курносая, грустные детские глаза, яркие губы с полуулыбкой, припухлые щеки, чистый лоб с завитушками светлых волос, стянутых над тонкой белой шеей в узел. Она стояла и смотрела на него, смирная и доверчивая, как сестренка с маленьким и теплым сердцем. Так захотелось ему тогда обнять ее и прижать к себе, защитить от кого-нибудь или от беды, заслонить плечами ее стройную фигурку, обтянутую ситцевым платьем.
— Девушка, садись — покатаю, — предложил он смущенно, разглядывая ее тапочки.
— Меня зовут Клава.
Василий не расслышал, обрадовавшись — она не отказывается! Завел мотор.
— Держись крепче!
Когда отъехали в степь, спросил громко:
— Как звать?
— Клава-а-а! Я уже говорила… — крикнула она ему в ухо и, ойкнув на повороте, крепко ухватилась прохладными руками за его шею. Прижалась щекой к щеке. Щека была горячая, и он догадался, что Клава покраснела. «Наверное, никогда еще не целовалась», — стыдливо подумал он, и ему стало весело. Разговорились. Она работает каменщицей. Воспитывалась в детдоме. Живет у Пыльникова. Тоня хорошая подруга, но жить у них ей не нравится.
— Почему? — спросил Василий, удивляясь. Он считал Пыльниковых замечательной, дружной семьей. — Живут хорошо и правильно, на зависть другим. Имеют свой дом. Дети все учатся, отец почти знаменитый сталевар. Семья — каких поискать! Настоящая!
Клава рассмеялась.
— Эх, ты… настоящая. Это с виду так кажется. А я живу — знаю. Каждый день разговоры о деньгах, о хозяйстве. Ссорятся друг с другом… А я не могу… не могу у них жить. Будто я у них из-за милости живу, как бедная родственница. Плачу и за комнату, и за стол. У них большое хозяйство, и все много работают дома. Ну, и мне неудобно сложа руки сидеть… Вот и я тоже — помогаю утром и вечером после работы.