Расстрелять! – II

Покровский Александр Михайлович

Главком выполз. Его встретили, проорали; "Смирна – и повели по лестнице.

Кронштадтский центр подготовки молодого пополнения лизали неделю. Теперь всех разогнали по углам. Перед каждой дверью в каждое ротное помещение поставили задерганных начальников курсов, чтоб они открывали двери и представлялись. Они открывали и представлялись деревянными языками, сдерживаясь, чтоб от страха что-нибудь такое не заорать, соответствующее моменту.

Громадный Федя Кудякип по кличке Шкаф, начальник курса и капитан третьего ранга, стоял на втором этаже перед дверью

в ротное помещение, расположенное как раз над тем крыльцом, где высадился главком.

Федю трясло от нетерпения: у него дрожали губы, руки, ноги, а мысли, совершив небольшую пробежку, как собаки на цепи, возвращались в голову.

Вот сейчас должен появиться главком, вот сейчас!

Федя в полуобмороке прислонился к двери, за которой все блестело, как у кота соответствующее место.

В лестничном пролете показалась голова в фуражке, послышалось старческое кряхтенье и шелест свиты:

– Идет!!!

Судорожный вдох – и Федя мгновенно рванул Дверь, распахнул ее и уже собирался вспомнить свою фамилию, как за дверью он увидел ее; гирю… 32 кило!

«Ччче-ерт! Носили по кубрику, обняв как маму, не знали, куда сунуть, и оставили. Ну, Петров, пицунда мохнатая, я тебе сделаю!»

Федя схватил гирю одной рукой, надломился в спине со слезой, поднял ее и… выкинул в открытое окошко. Внизу что-то квакнуло – ладно, потом!

Федя успел-таки обернуться и представиться главкому. Главком ничего не заметил. Вот что значит быстрота!

Главком уже прошел мимо Феди, когда раздался этот вой. Выли из окошка. Выли так, будто скальп снимали. Некстати, черт! Федя поморщился.

Главком удивился, повернулся и посмотрел на Федю. Началось адмиральское разглядывание. Только наши адмиралы так рассматривают офицеров – запрокинув голову, как редкое насекомое.

Они лупоглазили друг друга до тех пор, пока Федя не выдержал:

– Товарищ адмирал флота Советского Союза, – пропел он, – разрешите разобраться?

– Разберитесь, – кивнул главком.

Федя чуть не выпал со всего маху, до того перегнулся через подоконник.

Гиря попала на «Волгу» главкома и прошла ее насквозь, а в ней сидел матрос-водитель и в состоянии хамского расслабления мечтал о демобилизации.

Гиря прошла у него перед носом, не задев ни капли. Матрос обгадил себя и все вокруг в радиусе пяти метров, выплеснув в окна. Потом он выполз из машины на карачках и, осознав, что жив, заорал как ненормальный.

ПО СТЕНОЧКЕ

Это был дым. Едкий, залезающий во все дыры, заполняющий и человеческий рот, если он встречается на пути.

Это дым. Точено. Он почуял его. По первой связке молекул, достигнувших тех бугорков, которые отвечают за обоняние.

В отсеке – пожар. Но почему он не слышал тревоги? Почему никто не бежал, не хлопал дверьми, не кричал? При пожаре всегда так кричат. Не мог же он проспать все это?

Мог, Но только в одном случае: пожар возник так внезапно, что все слиняли без тревоги. Растворились в один миг. Так бывает при объемном возгорании.

Глупости, при таком

возгорании в отсеке съедается сразу весь кислород. И никуда ты не убежишь.

Что же тогда? Непонятно.

Пока ясно одно – центральный пуст. Он один, и нужно выбираться.

Все это пронеслось в голове за четверть секунды, еще через четверть он был на ногах.

Спокойно. Тихо. Только без дерготни. Значит, так: нужно отступить вглубь каюты – дым уже лезет в щели, но вдыхать еще можно, – там вдохнуть поглубже, и вперед. Есть еще время. А вот ПДУ [ПДУ – портативное дыхательное устройство] в каюте нет – уволокли, сволочи.

И тут он увидел, что на дерматиновом покрытии двери есть узоры – красивые цветы, – раньше не замечал, а теперь он вдруг захотел запомнить эти узоры. Запомнить, запомнить.

Ерунда! Нужно взять себя в руки. Нужно так: вдох – и дверь в сторону; и посмотреть – есть пламя сразу за дверью или нет, а то с закрытыми глазами не очень-то в него сунешься. Потом зажмурился, если все хорошо, и шагай в дым, справа по борту дотянул до поручней перемычки ВВД, а там – и до переборочной двери: и посмотрим, что у нас с дверью. В запасе – минута. Ровно на столько хватит воздуха в легких. Все! Полезли!

Ручка двери каюты холодная – значит, за дверью пламени нет. Только сейчас сообразил. Лишь бы дверь не заклинила. Рывок – поехала в сторону. За дверью стояло молоко – ни черта не видно, – и он, зажмурившись, шагнул в него. Дыхание он задержал уже вечность назад.

Ощупью до поручня, по нему дополз до двери. Вот она. Кремальера внизу – задраились. Он постучал по ней рукой – ему сразу ответили, – есть там люди, есть! Теперь вверх ее. Он нажал, но она не поддалась, мало того – обжалась, опустилась вниз. Не пускают, гады, не пускают. Ну, конечно, дым полезет к ним. Ну, теперь можно молотить в дверь руками и ногами, можно кричать, выпуская в этом бесполезном крике весь ненужный теперь воздух из легких!

И он закричал.

И проснулся. Тишина. Он лежит на верхней койке, в каюте, в отсеке. Это его каюта, его койка, его отсек, Он сразу узнал. Темно – в каюте нет света. Ни звука, если не считать ровного гудения вентиляторов и того, что он дышит как паровоз и в висках работают упрямые молоточки.

Господи, неужели приснилось?

Послышались голоса. Они там, за дверью. Это спокойные голоса – перекликаются вахтенные. Они словно кулики болотные, будто говорят друг другу:

«Все хорошо»,

А вот и узоры на двери. Красивые. И до всего можно дотронуться. На все хватит времени. И он коснулся, потрогал. Ему было нужно. И руки натыкались на бугорки, порезы, заусенцы. А потом он вышел, дотянул по стеночке до холодного поручня и до скользкой на ощупь кремальеры. Он долго стоял у двери. Все вспоминал, вспоминал.

Навстречу полезли люди, и он их пропустил. Хотя это они не пускали его в отсек тогда, и он их тогда ненавидел. И кажется, он их и сейчас ненавидит. Ну, конечно. Их же можно схватить теперь за грудки и душу из них вытрясти. Даже кулаки сжались. Фу ты, Господи!