Расстрелять! – II
Шрифт:
Равнодушный рассвет гнал в открытую дверь сырость.
Было серо и холодно, дышалось с трудом, и на дне каждого вдоха собиралась усталость.
«Горбатая» ["Горбатая" – ракетная подводная лодка] только что отстрелялась малышами и теперь всплыла, продув среднюю.
Малыши – это такие небольшие торпедки-шумелки. Подводная лодка в стрессовой ситуации выбрасывает их и, пока они гремят на всю Атлантику, тихо смывается. Так, во всяком случае,
После стрельбы нужно всплыть и найти этих малышей. Потеряв ход, они торчат из воды оранжевыми головами. Вылавливают их торпедоловы – специальные катера, сокращенно – те-элы.
– Начать поиск торпеды! – передали на те-элы приказ командующего. Его вывозили в море на «горбатой».
Лодка дала средний ход, и катера вслед за ней запрыгали по волнам,
Самый страшный зверь на таком катере – мичман, поэтому при выходе на торпедные стрельбы для устрашения на него подсаживают какого-нибудь старпома с лодки и пару «веников» – вахтенных офицеров, лейтенантов как правило.
Группы были посажены в 24.00, За ночь не спали ни капли.
Старпом двести шестнадцатой, усиливший собой те-эл 1124, капитан второго ранга Гаврилов, пребывал в засученном состоянии. Он раскатисто зевнул, снабдив остатки мозга кусочком кислорода, мотанул головой и осоловело уставился в волны.
От ботинок до заломленной на ухо фуражки все говорило о том, что он прожил биографию, полную мата и романтики, а умеренный алкоголизм плюс карьера с перебитым хребтом, волочившая бесполезные задние ноги, сформировали его отношение к жизни, протяжное, как плевок под ноги.
Оттопырив губы и уши, насквозь сырой, взъерошенный, Гаврилыч пристроился за спиной у рулевого, с ненавистью наблюдая проклятые голубые просторы: видимость двадцать миль, чтоб ее черви съели.
На горизонте показалась точка. Точка стремительно вырастала.
Прямо на нас. Кто это к нам так чешет? Двадцать восемь узлов, не меньше. Где у нас бинокль?
Получив бинокль, Гаврилыч привинтил его к глазницам.
Двадцать восемь узлов за несколько минут сделают из точки корабль. Так и случилось: из точки получился корабль.
Дистанция сто тридцать пять кабельтов. Крейсер УРО [УРО – управляемое ракетное оружие]. Атомный. Типа «Миссисипи». Америкосы пожаловали. Посмотреть нас приехали.
Примчались, курвята!
Крейсер сбросил ход и на инерции вывесил флаги.
Международный свод. Вот, черт!
Гаврилыч мгновенно проснулся. На обоих те-элах и на «горбатой» лихорадочно читали американские флажки и не могли прочитать. Даже в дрейф легли, чтоб не мешать процессу. Тяжкое это дело для подводника – флажки.
Гаврилыч наконец расшифровал, напополам с грехом: «Застопорил ход. Прошу соблюдать осторожность».
Всего-то? Чтоб вы
Крейсер-то покрупнее наших будет. Широкий, гад. У наших нос острее. А эти утюги утюгами. Но скорость хорошая. Вон как налетел. Соблюдает он осторожность. Как же. Негров на палубе много. Что-то почернел флот Соединенных Штатов, почернел. Блестит чего-то. А-а, фотоаппараты. Щелкать нас сейчас будут, чтоб вас похоронило.
– Петров!
Гаврилыч подозвал лейтенанта; лейтенант вовсю укачивался.
– Ну-ка, оторвись, еще накашляешься.
– На, – вручил он лейтенанту бинокль, – чем блевать без толку, лучше изучай врага.
От крейсера отделилась точка и на всех парах помчалась к подводной лодке.
– Резиновая шлюпка, – доложил лейтенант, – навесной мотор. В шлюпке двое. Рулевой и еще один хрен в жилете. Чешут прямо на нас. Нет, они к лодке пошли. Анатолий Иванович, по-моему, они с ней скоро поцелуются.
– Дай сюда, – Гаврилыч вырвал у лейтенанта бинокль. – Так, глиссер, значит. Прямо на командующего дует. Взрывать, что ли, нас едут? А, Петров? Ну и что же наши командиры? Да, они сейчас какают во все глаза. Принимают решение. Что-то долго они там ботинок жуют. Ну! Рожайте!
– Приказ командующего! – крикнули в рубку. – Те-элам отогнать шлюпку!
– Ну наконец-то, родили. Полный вперед!
На-а! Выстрелили двигатели; винты вспороли воду; катера дрогнули, рявкнули по-собачьи и рванули. Пошла травля!
Шлюпка удирала, как заяц от гончих; катера летели, настигали: вот-вот сейчас догонят, навалятся, возьмут в клещи, разнесут на клочки.
Шлюпка дразнилась, сбрасывала ход, крутилась на месте. С нее что-то кричал тот, в жилете.
Давай, давай, смотри не захлебнись!
Катера проскакивали, начинали сначала, догоняли, чуть не сшибались: вот-вот кто-то врежется, а шлюпка – та только квакнет. Дрожал корпус, и люди дрожали от злости, скачки, нетерпенья.
У Гаврилыча пропал весь его алкоголизм. Красный, потный, полный жизни, сразу молодой, азартный, с выпученными глазами, широко растопырив ноги, он вцепился в плечо рулевому и кричал ему:
– Дай! Дай ему! Дай!
Матроса не надо было взбадривать. Он все равно ничего не слышал. Он видел только шлюпку: вот она!
– Ррраз-дав-лю! – рычал рулевой, – Ррраз-дав-лю, сука, раздавлю!
Рывок – и шлюпка, намного обставив те-элы, бросилась к малышам.
Уволочь хотят! Вот вам херушки!
– Стреляй! – крикнул Гаврилыч лейтенантам, стоявшим в состоянии «на-товсь».
Лейтенанты действовали как автоматы: грохнули из ракетниц. Две ракеты с шипеньем прошли над шлюпкой и шлепнулись в воду: промазали. А жаль.