Расстрелять! – II
Шрифт:
Моряки у нас делятся на нормальных и ненормальных.
Нормальный моряк должен быть постоянно чем-то напуган, должен быть постоянно в чем-то уличен, виноват должен быть и ходить должен с видом недоделанной работы.
Если моряк не напуган, значит, он нагл и ненормален.
– Вы нагл! – говорят ему. – И ненормален!
Для любви. Вызываешь к себе личный состав и спрашиваешь его:
– Ну-у, голубь мой сизокрылый, когда же мы будем любить друг друга? Когда?
У моего старпома вопросы любви к личному составу имели временные ограничители.
– Значить, так! – объявлял он. – Командирам подразделений с семнадцати тридцати и до восемнадцати заниматься с личным составом любовью.
При взгляде на моего старпома из глубин памяти всегда всплывал огромный фанерный чемодан с надписью: «Привет из Фрунзе». И еще он говорил:
– Инструкция – это дополнение к Конституции, – а потом добавлял перед строем: – Кос-ми-чес-кие ко-раб-ли вовсю… (секундочка, приличный аналог подберу) вовсю сношаются на орбите, а у нас до сих пор личный состав спит на вахте! Захмуддинов!
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть!
– Полезай на кнехт!
Полез.
– Сделай ласточку.
– Ну, товарищ капитан второго ранга…
– Не «ну», а ласточку я сказал.
Захмуддинов делает ласточку. Старпом любуется.
– Спинку дай!
Дал спинку. Ласточка – это такая поза, когда, стоя на кнехте на одной ноге, наклоняешься вперед, спина и еще одна нога, поднятая в заднюю сторону, должны быть параллельны линии горизонта, а руки нужно расставить. Получается ласточка.
– Так вот, товарищи, – говорит старпом, отлюбовавшись, – вот эта ласточка обгадила нам всю малину!
Как-то у нас не было корабля, все шлялись без дела, и вот старпом решил с утра всех занять, решил провести занятие. Вызвал меня и говорит:
– Химик, проведешь завтра лекцию «Оружие массового поражения». Договоришься с кабинетом. С восьми и до восемнадцати.
Десять часов подряд.
– Так… товарищ капитан второго ранга, они ж за десять часов обалдеют.
– Ни-че-го, не обалдеют! Так, ладно, завтра я сам проведу занятие. На тему «Воспитание личного состава». С восьми и до восемнадцати. Учись, химик, пока я жив, как надо проводить занятия.
С утра собрались в кабинете. Входит старпом.
– Встать! Смирно! Вольно! Сесть!
– Дежурный! Приготовить доску.
Дежурный готовит доску, протирает ее и кладет мел.
– Так! Командирам подразделений доложить о наличии личного состава и о наличии у личного состава конспектов и ручек.
Командиры подразделений встали и доложили. Старпом берет мел и пишет на доске печатными буквами:
– МАТРОСА НАДО ЗАДОЛБАТЬ! – и со стуком ставит восклицательный знак, отчего мел
– Дежурный! Мел!
Дежурный подает еще один кусок мела.
– Вы все не читаете классиков, – обращается старпом к аудитории. – А что говорят классики? Классики говорят: если вы матроса не поставите раком, то он вас поставит раком! Кто это написал и где? Кто знает? Командир бэче один? Кто это написал? Не знаете? Сядьте! Так, командир бэче два, тот же вопрос: кто это написал? Не знаете? Сядьте! Никто не знает? Это написал Леонид Соболев в «Капитальном ремонте»! Так, всем законспектировать.
Какой-то лейтенант в глубине хихикнул. Старпом заметил.
– Лий-ти-нант! Встаньте! Я вам, вам говорю! Да, вам! Представляться надо, когда к вам обращаются. Вот, товарищи, лейтенант! Он, может, только вчера из сперматозоида вылупился, а уже хихикает! Запомните, лейтенант, я в сто, нет, я в тысячу раз умнее вас. И поэтому я ваш начальник, и поэтому вы должны выполнять мои распоряжения. Вот где ваш конспект? Чей это лейтенант? Командир подразделения! А-а, вот чей это лейтенант. Тогда понятно…
И до восемнадцати часов старпом ни разу не запнулся.
Теперь самое время сказать,
Офицер у нас – это двуногое, лишенное совести и памяти. Офицер врет. И врет он не как все люди: он непрерывно врет. И вообще у офицера есть только два состояния: он либо врет, либо оправдывается. Но и оправдываясь, он все равно врет.
– И что это за офицер пошел? – говорил при мне один адмирал.
И мне тогда хотелось ему возразить, мне хотелось ему сказать, что сам офицер «пойти» никуда не может. Несмотря на то, что офицер живет ногами, переставляет он их только по приказанию и только по подразделениям: делай – раз! делай – два!
Может, это кому-то напоминает деревянных солдатиков? Кому хочешь, может, и напоминает, но только не мне. Наше офицерство я люблю. Я сам к нему принадлежу. Поэтому офицерство я понимаю. И если офицер говорит: «Я служу Родине бескорыстно, то есть за деньги», – я понимаю, о чем он говорит. Остальные не понимают, и это их возмущает. Возмутившись, они начинают орать и плескать руками, как бакланы над мусорной кучей. Ублюдки, одним словом, клюв бы им загнуть!
И государство о нем заботится. В чем видна эта забота? Она видна в новых образцах военной техники.
Офицер как животное: все это понимает, а сказать не может. Просто обструкция какая-то, клянусь мамой!
А иногда слышишь, как кто-нибудь там наверху говорит кому-нибудь тоже там наверху об офицере:
– Передайте ему мою твердую уверенность.
И уверенность со стуком падает вниз по ступенькам – шлеп, шлеп, шлеп (а возможно, и «тах, тах, тах») – и передается.
И в груди от этой уверенности как-то теплеет. Ну просто как от колбасы твердого копчения. Хорошо как-то. И служить хочется.