Рассвет над Киевом

Ворожейкин Арсений Васильевич

Кустов с Лазаревым летят правее нас с Априданидзе. Как автор идеи полетов на красноносых машинах, Игорь тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем не заметить противника. Слышу в наушниках его недовольный голос:

— Вот чертова муть! Когда только она кончится? Тут же, словно услышав его слова, дымное марево расступается перед нами, и мы слепнем от обилия света. Солнце яркое-яркое. Но лучи его не пробивают стелющегося дыма, отражаются, искрятся, заливая все вокруг серебристым сиянием.

За Киевом стала просматриваться земля. На юг

и запад текут лавины наших танков, орудий, машин, людей. Их-то нам и надо прикрыть. Звено Вахлаева уходит вверх. Принимаем нужный боевой порядок.

Пытаюсь определить линию фронта. Ее нет: все в движении. Где наши, где гитлеровцы — понять трудно. Внизу замаячил немецкий разведчик-корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразную форму прозвали «рамой». Кустов просит разрешения уничтожить его. Запрещаю: пока отвлекаться нельзя. С «рамой» можно разделаться позднее, на обратном пути.

— Есть, на обратном пути! — отвечает Кустов. Идем над Васильковом. Правее показывается Фастов. Теперь хорошо заметно, как к этим городам подходят наши войска.

В воздухе, кроме нас, никого, Летим дальше.

Как всегда, в воздухе внезапно запрыгали черные бутоны. Первый залп зенитной артиллерии фашистов был таким метким, что меня швырнуло вверх, а ведомого Априданидзе отбросило далеко в сторону, и он, беспорядочно кувыркаясь, пошел к земле. Резкий рывок из опасной зоны — и группа вне разрывов. Сулам выправил машину и разворачивается назад.

— Что случилось? — спрашиваю его.

— Поврежден мотор.

— И все?

— Как будто.

— Один долетишь?

— Помаленьку дотопаю.

Нас осталось семеро.

Теперь хорошо виден сплошной поток отступающих вражеских войск.

Решаю не возвращаться, лететь дальше, чтобы встретить воздушного противника на подходе к линии фронта. Курс на Белую Церковь. Мы знаем, там вражеский аэродром. Подлетаем ближе. Вглядываюсь. На стоянках замечаю какие-то самолеты. Только их почему-то мало. Успели взлететь?

Внимательно осматриваю небо. Вдали, в густой синеве, россыпью маячат темные пятна. Это не облака и не птицы, это самолеты. Притом очень много. Если противник, то нужно, чтобы он не обнаружил нас раньше времени. Это главное.

Забираемся много южнее и, прикрываясь солнцем, сближаемся.

Враг!

Я уже отчетливо вижу три группы бомбардировщиков по пятнадцати — двадцати Ю-87 в каждой. Многовато. Держат строй «клин» с курсом на Киев. Сзади, чуть приотстав, летит не менее двух десятков истребителей. Здесь и «фоккеры», и «мессершмитты». Очевидно, они только еще пристраиваются к бомбардировщикам, занимая походный боевой порядок. Пробраться к «юнкерсам» через такую ораву истребителей — дело сложное. Сумеем ли?

Кто-то из наших летчиков напоминает:

— Не пора ли возвращаться?

Значит, никто еще не видит противника, превосходящего нас по численности раз в десять. Стараясь говорить спокойно, сообщаю о вражеских самолетах. Наш строй, словно попав в сильную болтанку, заколебался. Заметили. Товарищей

разом охватило волнение. Никто не произнес ни слова. Тишина. Напряженная тишина. Страшновато. Все ждут решения.

Саня Вахлаев, находясь в сковывающей группе и следуя установленной тактике, уже запасается высотой, чтобы надежнее связать боем истребителей противника и тем самым обеспечить свободу действий нашей тройке.

Чувствую, что такой «законной» тактикой мы ничего не добьемся. Враг съест нас своей численностью. Сразу же броситься в атаку, не имея тактического преимущества, тоже не годится. Противник легко отразит нападение и потом проглотит нас со всей нашей отчаянной храбростью. Очертя голову действовать нельзя. Приходит на память афоризм Герасимова: «Прежде чем залезать в бутылку, нужно подумать, как из нее вылезти».

Храбрость в бою? Это сейчас прежде всего расчет. Только точным расчетом можем выполнить задачу. Летчики опытные… Но опытом нужно уметь пользоваться. Как хорошо, что есть время подумать!

В голове мелькнуло решение. Как и звено Вахлаева, наша тройка тоже запасается высотой. Тяжело плывут загруженные бомбами «юнкерсы». Сзади тихо, беспечно плетутся истребители. Надо всем вместе навалиться на них. Внезапность ошеломит «фоккеров» и «мессершмиттов». Использовать замешательство и, не теряя ни секунды, ударить по бомбардировщикам. Только так, действуя последовательно, не распыляя сил, мы сможем отразить налет врага.

Ставлю задачу:

— Все одновременно, по моему сигналу, атакуем истребителей!

Большая надежда на солнце. Оно светит сзади и своими лучами маскирует нас. Но оно может быть таким же союзником и противнику. Нападение на нас в эту минуту сзади означало бы полный срыв всего замысла. Гляжу на солнце. Никого. Теперь, если оттуда и появятся гитлеровские истребители, то они все равно уже не успеют помешать нашей атаке.

Все вроде продумано, но в голове роятся тревожные мысли. Может быть, все-таки следовало придерживаться старого, много раз оправдавшего себя приема и не мудрить? Ведь сейчас, оглянись хоть один из немцев, внезапность будет потеряна, произойдет обычный воздушный бой, в котором противник получит многократное превосходство в силах. При этом предотвратить бомбовый удар нам едва ли удастся. Впрочем, не совсем так. У нас есть высота и скорость. Это наш резерв, и надо постараться использовать его на полную мощность.

Немцы летят к Киеву. Допустить бомбардировку города мы не имеем права!

Перед глазами встают улицы, заполненные ликующим народом. В городе идут митинги, встречи населения с Советской Армией.

Крепче сжимаю ручку управления. С надеждой гляжу на красные «яки». Управляют ими хорошо слетанные бойцы. Уверен, что ни один из них в трудную минуту не отвернет. Линия строя, красная линия, колышется. Все волнуются.

Предупреждаю:

— Спокойно! Целиться лучше!

— Надо подойти поближе, — отвечает кто-то. Снова тишина. Тяжелая тишина, от которой спирает дыхание.