Рассвет над волнами (сборник)
Шрифт:
— Он не пьет.
— Ну хотя бы чуть-чуть. Нельзя же ограничивать гостей.
— По какому случаю на сей раз? Опять празднуете какое-нибудь событие?
Джеорджеску-Салчия посмотрел в сторону двери. Учителя задерживались, и, пока у него еще оставалась минута-другая, он принялся торопливо объяснять:
— Ну, не то чтобы событие… Я собираюсь прочитать первую главу романа. По секрету скажу, что ею я обязан тебе.
— Мне? Но я же ни строчки в эту главу не вписала.
— Это не так. Ты вдохновила меня на ее написание, оказала моральную поддержку.
В этот момент в учительскую стремительно вошел Адам и так искусно швырнул
— Забирай, коллега. Я немного задержался. Ученики виноваты, но я не в претензии. Десятый класс, а как зрело мыслят! Знаешь, какие вопросы они мне задавали? Еле-еле справился… Ах, простите, я не помешал? Мне кажется, что я прервал интересную беседу.
— Я рассказывал коллеге, что обязан ей написанием первой главы романа, — объяснил Джеорджеску-Салчия.
— Полагаю, что да, — многозначительно произнес Адам. — Все так и есть, могу подтвердить. В ней есть несколько фраз, которые ты, Амалия, обронила на вечеринке у нашего коллеги. Конечно, в другом контексте.
— Не собираетесь ли вы убедить меня, что я являюсь соавтором? — усмехнулась Амалия.
— А в самом деле, почему бы тебе не попробовать писать? — спросил Адам. — Ты наблюдательна, обладаешь фантазией и хорошим вкусом…
— Это то, что осталось от живописи. Все это необходимо в искусстве. Умение наблюдать, подмечать типичное необходимо в любом виде искусства.
— Вот именно, — обрадовался Адам. — Как раз это я и старался объяснить десятиклассникам.
В учительскую вошла преподавательница биологии:
— Клянусь, что больше не буду затягивать уроки за счет перемен. Где журнал седьмого «А»? Идемте, коллеги. Звонок на урок уже звонил.
Амалия замещала заболевшую учительницу в третьем классе. «Интересно, как я справлюсь с этими малышами?» — думала она, рассматривая любознательные, с широко раскрытыми глазами мордашки приветствующих ее учеников. Амалия улыбнулась и разрешила всем сесть. Затем нарисовала на классной доске незамысловатую, но выразительную сценку — девочка играет в мяч. До учительницы донесся восхищенный шепот детей. Тогда она нарисовала щенка, прыгающего за мячом. Появившийся в картинке новый персонаж вызвал у детей бурю восторга. Амалия почувствовала, что заинтересовала детей. Она повернулась к классу и сказала:
— А сейчас перерисуйте эту сценку в свои альбомы.
Дав задание детям, Амалия задумалась. Как отнесется к приглашению Джеорджеску-Салчии Нуку? Понравится ли ему круг гостей? Не надоедят ли нравоучительные тирады Адама? Как он воспримет наивных Лию и Мию, которые боготворят своих кумиров и готовы верить каждому их слову?
Перед глазами Амалии опять всплыли эпизоды первой вечеринки на квартире Иона Джеорджеску-Салчии. Как цветисто, пафосно, многое гиперболизируя, говорил режиссер Дома культуры!
— У нас, интеллектуалов, — произносил он, будто взвешивая слова и картинно вышагивая вокруг стола, — специфический круг интересов: спектакли, редкие книги… — Он взял с книжной полки альбом с репродукциями Боттичелли и, помахав им над головой, продолжал вещать: — Такие вот, как эта, радующая глаз полиграфическим исполнением. Я хочу привести один пример. Год назад пришла в театральную труппу Дома культуры девушка. Возможно, вы ее знаете… У нее отец разводит нутрий.
— Знаю я этого отца. Он нажил на шкурках нутрий целое
— Ну и что с того, что у него есть деньги? Он столького не понимает. Дочери запретил играть в спектакле. Сказал, что не для того ее растил и воспитывал, чтобы она стала артисткой. Вы бы слышали, каким тоном он произнес это слово — «артистка»!
— Тогда почему мы не принимаем героя, которого предложил в своем рассказе Ион? Как ни совершенствуй, не модернизируй общество, людей с отсталыми взглядами еще хватает. Только если раньше ретроград ходил в традиционной одежде — шароварах и каракулевой шапке, то сегодня он восседает за рулем собственного автомобиля и запрещает дочери появляться на сцене. И не стоит надеяться, что этот человек со временем изменится. Внешне — может быть, но внутренне он останется таким же ограниченным, испытывающим страх перед прогрессом. На мой взгляд, это разновидность паразита: они пользуются благами прогресса, но не дают ему ничего взамен. Хорошо, что ты, Ион, не попытался показать эволюцию своего героя. Такие люди, как он, не развиваются, их косность является своего рода символом…
— Я об этом не думал, когда писал, — признался улыбаясь Ион Джеорджеску-Салчия. — Просто понадобился антипод главному герою.
— Удачно, весьма удачно получилось, — подтвердил режиссер. — Я, дорогие мои друзья, вижу его словно наяву: корректный, но сухой, неспособный глубоко чувствовать, переживать, в то время как главный герой — человек спортивного склада, современный, разносторонне развитый…
— Не надо увлекаться, — остановил его Адам, — мы и так ушли от основной мысли. Я считаю, что любой персонаж литературного произведения есть нечто большее, чем просто человек. Он олицетворяет собой идею, отражает в какой-то мере действительность.
— Две действительности, если принимать во внимание и антипод…
— В таком случае писатель должен уметь раздваиваться, перевоплощаться то в одного, то в другого?
Джеорджеску-Салчия улыбнулся:
— Я с этим не согласен. Когда я создаю отрицательный персонаж, я не отождествляю себя с ним. Сначала надо добавить черной краски, представить его читателю в самом невыгодном свете, сделать его противным. А в конце необходимо сделать так, чтобы он понес за все наказание, хотя в жизни не всегда так получается.
— Литература должна создавать образцы для подражания, — заключил Адам, — помнить об этической стороне.
— А как же с нашими героями? — спросила не то Лия, не то Мия (Амалия не могла припомнить, кто из них). — Если задачей литературы является утверждение справедливости, то зачем им расставаться?
— Иначе нельзя, — ответил Джеорджеску-Салчия. — Для другого финала потребуются другие герои.
Амалия внимательно следила за ходом дискуссии и слышала отголоски тех горячих споров, которые они вели когда-то в институте. Как правило, эти споры начинались на лекциях по теории искусства и продолжались во время перерывов в институтских коридорах, где воздух становился сизым от сигаретного дыма, а после лекций — в сквере, расположенном рядом. Алек обычно в споры не вступал, и все к этому привыкли, поскольку знали, что он претендует на роль судьи, подводящего итог, словно именно он владел истиной в последней инстанции. Амалия припомнила его любимую фразу: «Художник вкладывает частичку своей души, даже если рисует ломтик арбуза на блюде».