Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]
Шрифт:
«Время пришло!» — подумал он, чувствуя нарастающий гнев. Он узнает то, что ему нужно, и уйдет. И всякий, кто попробует его остановить, горько об этом пожалеет.
Расталкивая стоявших рядом людей, Атрет стал протискиваться вперед, сквозь толпу.
Люди вокруг него восторженно перешептывались.
— Дайте дорогу! Это Атрет. Он идет вперед! — воскликнул кто–то, и те, кто стоял впереди, прекратили петь, повернулись в сторону германца и уставились на него.
— Слава Господу!
Атрет лишь стиснул зубы, слыша усиливающийся вокруг
Серт, организатор зрелищ в Ефесе, который выкупил Атрета из римского большого лудуса, наслаждался реакцией толпы на присутствие самого дорогого гладиатора и не упускал случая заработать на этом немалые деньги. За большие взятки богатых покровителей этот ефесянин приводил Атрета на пиры. Другие гладиаторы наслаждались подобными почестями, стремясь получить все удовольствия, которые им могло дать такое времяпрепровождение, и расслабляясь перед смертью на арене. Атрет ел и пил на пирах очень осмотрительно. Он поставил перед собой цель выжить. Он вел себя сдержанно, не замечая своих хозяев и глядя на них с такой ненавистью и с таким презрением, что многие предпочитали держаться от него подальше.
— Ты ведешь себя, как дикий зверь в клетке! — однажды упрекнул его Серт.
— Таким меня сделал ты и все остальные.
Воспоминания о тех временах только еще больше разозлили сейчас Атрета, пробирающегося вперед, сквозь толпу. Хадасса сказала ему, чтобы он шел к апостолу Иоанну. И все эти глазеющие на него и что–то бормочущие вслед идиоты не помешают ему это сделать.
Гул восторженных голосов тем временем нарастал. Несмотря на свой внушительный вес, Атрет чувствовал, как толпа по–прежнему давит на него. Люди дотрагивались до него, проталкивая его вперед. Он инстинктивно напрягался, отталкивая их от себя. Он ожидал, что они схватят его и захотят разорвать, подобно тем аморате, которые часто преследовали его на улицах Рима, но эти люди лишь прикасались к нему и приглашали выйти вперед.
— Слава Господу…
— Он был гладиатором…
— Я видел его на арене еще до того, как стал христианином.
Люди сзади сомкнулись, и Атрет, поняв, что пути назад нет, почувствовал, как сильно бьется у него сердце. Он очень не любил, когда люди стоят у него за спиной.
— Пропустите его, — сказал кто–то. — Пусть он пройдет!
— Иоанн! Иоанн! К тебе идет Атрет!
Неужели они уже знают, зачем он пришел на это собрание? Может быть, Хадасса каким–то образом сообщила о нем?
— Еще один! Еще один приходит к Господу!
Кто–то снова стал петь, и от голосов поющих, которые теперь окружали Атрета со всех сторон, у него по спине снова пробежали мурашки. Перед ним открылся проход. Он как–то не задумался, почему именно, но пошел вперед, к берегу реки.
В воде стояло несколько мужчин и женщин. Один из них окунался с головой. Другой, окунувшись, поднимался из воды, смеясь и плача одновременно, тогда как другие шли ему навстречу, чтобы обнять его.
Какой–то старик, одетый в старую
Атрету отчаянно хотелось покинуть это место, оказаться как можно дальше от сборища всех этих ненормальных людей.
— Эй, ты! — закричал он старику с полосатым поясом. — Это ты Иоанн? Тебя зовут «апостол»?
— Да, это я.
Атрет вошел в воду, удивляясь, чему так радуются все, кто стоит за его спиной. Серт как–то говорил, что апостол Иоанн представляет для Рима куда большую угрозу, чем все повстанцы и внешние враги империи вместе взятые, но сейчас, глядя на стоявшего перед ним человека, Атрет не видел в нем ничего страшного. Более того, Иоанн вообще казался совершенно неприметным.
Однако Атрет давно научился никогда не судить о чем–либо только по внешнему виду; горький опыт научил его, что человека никогда нельзя недооценивать. Трус порой может оказаться гораздо хитрее самого первого храбреца, а, казалось бы, совершенно беззащитный человек способен иногда нанести смертельные раны. Разве сам он не попал в грязные и лживые сети Юлии?
У этого человека было против Атрета единственное оружие, которое Атрет намеревался у него отобрать. Германец крепко стоял на ногах, его голос был тверд, а его лицо было подобно камню.
— У тебя мой сын. Хадасса принесла его к тебе месяца четыре назад. Я хочу его забрать.
— Хадасса, — голос Иоанна стал мягче. — Я волновался за нее. Мы не видели нашу маленькую сестру уже несколько месяцев.
— И не увидите. Она оказалась среди тех, кого посадили в темницу под ареной.
Иоанн вздрогнул, будто его ударили, и что–то пробормотал про себя.
— Хадасса сказала, что отдала моего сына какой–то вдове по имени Рицпа, — сказал Атрет. — Где мне ее найти?
— Рицпа живет в городе.
— Где именно?
Иоанн вышел к Атрету, положил свою руку ему на плечо.
— Пойдем, поговорим.
Атрет дернул плечом.
— Только скажи мне, где разыскать ту женщину, у которой мой сын.
Иоанн снова посмотрел ему в глаза.
— Когда Хадасса пришла ко мне с ребенком, она сказала, что ей приказали положить младенца на камни умирать.
— Я этого не приказывал.
— Она сказала мне, что отец отказался от ребенка.
Лицо Атрета раскраснелось. Он стиснул зубы.
— Это мой ребенок. И больше я тебе ничего не скажу.
Иоанн нахмурился.
— Хадассу бросили в темницу, потому что она принесла ко мне ребенка?
— Нет. — Безусловно, когда Хадасса проявила непослушание, не бросив ребенка умирать, это могло быть достаточным основанием, чтобы Юлия отправила ее на арену. Атрет в этом не сомневался. Но, насколько ему было известно, Юлия не знала о том, что ее сын жив. Она могла осудить Хадассу за все, что угодно, просто по своему капризу. Атрет единственный знал о том, что случилось с Хадассой.