Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
Песнь четвертая 111 А как?
– когда?
– недоумею.
– Се - в толще стен их каменеют Различные животных виды! Там каменный я вижу стол, 360 А здесь подобие седалищ.
– Какое зрелище?
– и здесь Дышали древле племена!
– Здесь виден выдолбленный жолоб, Водохранилищем служивший, Куда из тайных родников Текли струи для напоенья; А тамо в впадинах стены И на помосте сем в наш рост, Или в природную сажень, 370 Сквозь землю смурую желтеет То череп с челюстью зубчатой, То голень, то изрыты ребра. О страшный вид!
– о мрачны гробы, Где прах почиет бездыханный!
– Там спят ли чада сей пащеры?
– Да, - тамо спят они мирнее, Чем жнец, почиющий на дерне! Ах!
– может быть, сие чело Вмещало Ангела ум тонкий! 380 Ах!
– может быть, лежит тут сердце, Пылавшее огнем небесным!
– А тамо - может быть, простерты Отважного героя мышцы!
– Быть может, - некто Ибрагим, Анахарсис или
– Увы!
– ни дружеска слеза, Ниже девические вздохи Еще не проводили в гроб; 390 Ни позлащенная резьба,
112 Херсонида Ни надпись здесь не вопиет О имени, - о днях его.
– Он спит неведом; - что в том нужды?
– Его блаженство некрадомо.
– Но кто бы тут ни опочил, Уж рання птица никогда Не будет пробуждать его От каменистого одра; Ни утро глаз не освежит; Ни вечеряющее солнце Не вызовет его из мрака Под тиху тень смоковниц тучных Сидеть на свежем маёране.
– Сия уединенна урна Уже не воззовет опять Дыханья в прежнее жилище.
– И самый - ах! и самый червь, Который поядал их персть, Стал пылью рухлой, - стал землей. Так я под мрачным свесом свода Уединенно размышлял.
– Унылость сладостна, разлившись В меланхолической душе, Все внешни чувствия объяла.
– В сих мыслях далее простерши Стопы дрожащи по пещерам, Я вдруг услышал к удивленью Вдали отзывистых углов Божественную неку стройность; То, кажется, был глас гитары. «Итак, - я изумясь помыслил, - Не я один пещер сих гость; Се!
– тамо, мнится, тени ходят И шумный воздух разделяют!
– Иль духи из гробов восстали
Песнь четвертая 113 Для посещенья старых мест?
– Иль пробудился спящий гул, Сын камени, - сын древних песней?
– Но что такое вижу там?
– 430 Там отдыхают пастухи И отдых пеньем услаждают!
– Чу!
– как один играет там На звонкой, сладкострунной желви\1 Как быстро говорливы персты Перебегают по струнам?
– Вот!
– где рука языком служит! Вот!
– где волшебство мусикии Влечет к себе плененный дух!
– Пусть ближе стану я туда 440 И буду в тишине внимать!
– Какая томна песнь!., но стройна!» 1 кадизаделит2 Сирена!
– прочь с опасным гласом!
– Ты дышешь адом; - не дыши! Пусть здесь я воспользуюсь сим часом, Здесь зрю училище души, Где Ангел смерти непрестанно Сквозь мрак крылами веет тайно. Паситесь, агнцы! вы в тенях На маёранных муравах! 1 Желвь, старинное, первообретенное музыкальное орудие, деланное из черепашьей кости, которое римляне называли testudo, что значит черепаху. 2 Кадизаделиты, род стоического толка между магометанами. Они чрезмерно важны и строги во всем; те же из них, кои живут близ Венгрии, во многом согласны с христианами и читают Библию на славянском языке. См. Английской словарь г. Бейля. Сии давно поселились в Таврии и провождают пастушескую жизнь.
114 Херсонида Пускай я здесь дышу прохладой!
– Паситесь вы!
– а ты, зной лютый, - Не смей теперь с высот проникнуть В сии священнейшие мраки! Я воспою безмолвно царство И прах сих праотцев почивших; Они еще и по кончине Здесь учат горных пастухов.
– Так, - праотцы сюда в дни мира Ходили тайнам поучаться; Сюда ходили забывать Все то, что к миру пригвождало.
– Но днесь все здесь отверстый гроб; Все мысль мою остановляет.
– Начав с последнего полипа До человека мертво все.
– Возможно ли открыть причины, Почто здесь горы разрушались? Почто водныя чада бездны Поднявшись с камнями слепились В едину меловую плоть И плоть составили утесов.
– О коль сей странен образ смерти!
– Но коль и страшен для сердец? Ах!
– где моя Замбека?
– где? Сей голос был бы ей ужасен; Однак она бы, притаясь Там под смоковничным кустом, Вторила бы, как нежно эхо, Подвигнутое песни силой: Что не поешь, мой друг, мой милой! Что нашей не поешь любви? Сию, - сию песнь обнови?
–
Песнь четвертая 115 2 кадизаделит О странник?
– прииди сюда Учиться мудрости в пещере!
– Твой путь еще не совершен; Твой дом отсель еще не виден.
– Сядь, честный странник!
– отдохни На сей коралловой скамье! А если хочешь, то усни!
– Здесь кости брата твоего В глубокой тишине лежат.
– О!
– видишь ли ты здесь фиалку При входе в храмину растущу Под тем кизиловым кустом?1 Сей нежный образ краткой жизни, Чело склоня свое от зноя, Мне мнится, зною вопиет: «Оставь меня!
– не жги меня! Не жги, - о смертоносный зной!
– Пускай небесная роса Кропившая меня чрез ночь Еще мою главу омоет!
– Уже близка минута та, Когда должна увянуть я; А ветр подует и развеет, Как перья по пескам сыпучим, Листы поблекшие мои.
– Сегодня в полной красоте Меня в сем месте странник видит; Заутра возвратится он; Его глаза меня здесь взыщут Под самым тем густым кустом, Кизиловое деревцо приносит ягоды весьма похожие на барбарис
116 Херсонида Которой украшала я; Но тщетно будет взор искать...» Ах!
– где моя Сулъмена?
– Я ей сказал бы: ты, Сулъмена, Во всем подобна сей фиалке; - Но как могу сказать сие?
– То было б многих слез ценой; Она сквозь слезы б повторила Звук песни сей постылой: Почто крушишь меня, мой милой!
– Цепь нежну сладких дней храня, Ах, милой, - не слези меня! Оба Так, - ввек не будет сей фиалки; Где Флоры дщерь?
– где сын Минервы? Вотще между костями странник Миртисы иль Стильпона взыщет; Нет знаков, кои бы сказали, Где их глава лежит бесценна.
– Тут слезы по его ланитам В потоках долу покатятся.
– О! пусть они осеребрят Своей струей сей дикой камень, Где брат его смиренно спит До утра - утра вечной славы, Замбека и Сулъмена! там, Где будете в числе вы гурий. Так пели горны пастухи, Как вдруг является тут старец И с ним возлюбленный питомец. О! Это самый тот Омар, Шериф, почтеннейший тот старец,
Песнь четвертая 117 Которого я видел При свете утреннем молящась! Он спал при каменной скамье; Но звук пресек последний сон, Который пролетал над ним. «Мир вам и песням, чада гор!
– Сей старец с чувством возгласил, - И здесь еще есть плоть и кровь; Кто вы?
– любезны чада плоти!» Кадизаделиты Мы пастухи. Шериф Отколе вы? Кадизаделиты Вот там внизу лежит селенье, Где я и он живем в двух кущах! Благое небо - кущей кров; Цветуще поле - их помост; Вокруг покой, - внутри любовь; У нас визирских нет гаремов; Ах!
– мы двумя любимы нежно, Замбекой - я, Сулъменой - он, Любимы нежно; - что же больше?.. При сем сердечном слове: нежно, - Мурза вздохнул, - вздохнул двукратно; Он вспомнил Цулъму - и вскричал: «И мне так должно быть счастливым; Ах! как счастливы вы?
– скажите, Кто вас учил так петь приятно? Не брат ли лунный, или солнце?»
118 Херсонида 1 кадизаделит Природа, - так, - одна природа. Другой Однако мы, в летах младых В Элладе и Аравии быв, Учились и познаньям неким; Но им природу предпочли. Шериф Песнь ваша стройна и разумна; Ах!
– как пленительна она! Как проницает спящи чувства! По цели сих приятных песней Вы зритесь пастыри и мудры. Кадизаделиты Не искушай хвалой, почтенный старец! Но просим - удостой ответом, Отколе ты?
– и как названье? Шериф О пастыри, какая лесть при гробе?
– Слыхал я песни - там искусство, А здесь природа водит персты!
– Да будут здравы ваши персты; Так мира гражданин нельстивый, Шериф, уставший в странствий жизни, Желает вам во всем успехов; Но вы меня не обвиняйте В толикой слабости плотской!
Песнь четвертая 119 Оба Ах!
– можно ль то помыслить? Ты, статься может, издалека! Шериф Я, возвращался из Мекки, Спешу в дом матери моей; Но сила зноя разлиянна Принудила меня искать На сей коралловой скамье Для томных стоп отдохновенья. Лишь воздал я благодаренье К ближайшим небесам Аллы, Мои изнеможенны кости Почувствовали свой покой, Почувствовали силу песней; Вы вопрошаете о мне!
– Я вам поведаю сейчас, Кто я?
– отколе?
– и куда?
– Внимайте мне!
– и ты, Селим! Тебе давно я дал обет Поведать в некий час досужный, Где было утро дней моих И как грядущую ко мне Я встречу смертну нощь мою; О нощь - ужасная, - необходима! «Шериф почтенный!
– рек Мурза, - Пусть смертна мысль других тревожит Среди очарований дней! Но не тебя; - она стон умножит Лишь в том, кто забывает смерть. Тобой, - тобой я научен Из мыслей не терять ее.
– Так, - ты с тех пор, как вел меня
120 Херсонида В Мединский град от сих пределов, Досель отсрочивал вещать Историю своих дней мирных; Вещай нам ныне!
– час благий; Се я - и пастухи внимаем!» «Тебе известно, - отвечал Шериф с глубоким воздыханьем, - 630 Что я в Натолии цветущей Приял начальное дыханье; Там свежу юности слезу Я испустил среди пелен. Вот, где моих дней утро было!
– Светильник благости Аллы В сем утре так сиял на мне, Как нынешний востока луч. Достигши точки полудневной, - Как под отеческим призором 64^ Искусствам бранным научался, - В меридиане дней моих, Избрал себе я жребий браней Во славу веры и Пророка; Давно и сей огонь погас; Всему предел, - всему - свой час; Свет опытов открыл мне взоры; Я обратил их в вечны горы; Я посвятил себя Алле. Я все презрел начала Аты1; Абдул Ата был начальник натольских дервишей, современник Тамерланов. Сей герой, видя его зарытого до ушей, а учеников его полунагих в рубищах, изображающих голосом какого-нибудь животного, спросил: «Так ты-то новый бог животных?» - «А разве ты не господин земли?» - сей отвечал. «Да хотя и так, - сказал Герой, - но земля в сравнении неба менее камышка моего перстня в размере с самым кольцом; дивно ли, что я царь сей песчинки?» - «Ну так чудно ли, что я бог видимых тобою животных на сей песчинке?» - подхватил Ата.