Рассветники
Шрифт:
– Что так долго? – спросил я.
– Работы прибавится, – ответила она. – Из Думы пришло сообщение, что наверняка будет принят закон, ужесточающий наказание за неподобающее поведение с животными. Теперь контроль за такими фильмами будет на мне.
– Так у вас же за этот сектор отвечает Лида?
Она покачала горловой:
– Уже нет. Забрали в другой отдел.
– Какой?
– Не знаю, – ответила она легко. – Но на своем месте она не то чтобы не справлялась, однако… ну, как бы сказать… слишком уводила изменения в сторону секса. А здесь необходимо строгое равновесие.
Я смотрел на нее с нежностью.
– А как ты?
– Не увлекаюсь, – ответила она ровным голосом.
– Сексом?
– И сексом тоже, – сообщила она чуть недовольным голосом. – В нашей работе особенно нужно знать меру. И обладать чувством вкуса. У Лиды со вкусом было все в порядке, но вот темперамент…
Я спросил, поддразнивая:
– А ты что, ледышка?
Она отвела взгляд:
– Давай я отвечу сразу на твой вопрос, который ты еще не задал, а держишь наготове. Я вообще не люблю вязаться, понимаешь? Видимо, каких-то гормонов недостает. Нет-нет, я обычно подставляю вагину и анус почти всем из нашей конторы, кто хотел бы в них подолбиться, но это больше для того, чтобы не выглядеть какой-то… подозрительной, понимаешь? Сейчас если не раскованная, то чуть ли не террористка!
– Еще бы, – сказал я с горечью, удивившей меня самого. – Мы только на словах бунтари, а так еще те конформисты.
– Ну да, – сказала она с облегчением, – хорошо, пока хоть озабоченной выглядеть не обязательно. Хотя озабоченные считаются самыми стабильными и устойчивыми членами любого общества.
Она говорила очень серьезно, как ребенок, недавно усвоивший эти понятия и старательно выговаривающий новые для себя слова.
Я смотрел с нежностью.
– Увы, да.
– Ну вот, – сказала она уже легче, – извини, что огорчила откровенностью. Мне в самом деле интереснее моя работа, чем вязаться и орать это «Ja!», «Ja!», «Ja!».
– Сейчас вместо нашего русского «Ja!», «Ja!», «Ja!», – уточнил я, – кричат «Yes!», «Yes!», «Yes!». Наверное, тебя это удивит, но я тоже не сдвинут на этом деле. И тоже люблю посидеть. Только не за редактированием фильмов…
– Но и не перед жвачником?
– Перед микроскопом, – ответил я.
Она сказала с сочувствием:
– Ну вот, двое ненормальных…
Я ощутил себя чуточку задетым, заговорил, оправдываясь:
– Нет, у меня все в норме, вот и пенис, смотри, как раз по стандарту, даже на сантиметр длиннее, хотя я ничего не делал, правда! Просто… когда вижу такой удивительный мир под окуляром микроскопа…
Она посмотрела без интереса, да и что там может быть интересного, предложила уже веселее:
– Вон летняя кафешка! Поедим мороженого?
Она даже сказала это ровное и правильное «поедим», а не пожрем, похаваем, полопаем, потрескаем, очень вся ровная, все-таки не конформистка в нашем суетливо приспособляющемся мире.
– С удовольствием, – откликнулся я.
Автомобильчик припарковался ловко и умело на той скорости и точности, которую от человека ждать нельзя, Энн вышла спокойно и ровно, никому не демонстрируя вторичные и первичные половые, не стреляя глазками в проходящих мимо мужчин, самодостаточная и знающая себе цену.
Кафе даже не
Я заказал бараньи ребрышки и большую чашку кофе, но принесли все так быстро, что усомнился: приготовили или кто-то отказался, а сунули мне?
Энн посматривала на меня с интересом, уловив колебания, но мясо оказалось прекрасно прожарено, свежее, хотя с нынешними технологиями хранения такое уже не определишь, я начал есть с удовольствием, даже лопать, кофе выпил с наслаждением, а когда перед нами поставили в тонконогих высоких вазочках нежно-белые горки мороженого, похожие на взбитые кучевые облака, я ощутил, что да, успел проголодаться, но теперь жизнь прекрасна, хотя и точит один неприятный червячок…
Человек развивается слишком быстро, из-за чего вступает в противоречие со своими же нравственными установками. К примеру, читать чужие письма нельзя, но публикуются и комментируются, истекая слюнями, глубоко личные письма Пушкина, Байрона, все согласны с тем, что раскапывать чужие могилы – омерзительно, однако в почете грабители могил, называющие себя археологами…
И хотя умом понятно, что ревность – пережиток темных веков, когда секс был небезопасен, то есть, если женщина даже от единоразовой связи с другим забеременеет, то в ее чреве будешь выращивать чужого ребенка и тем самым кому-то обеспечивать бессмертие, однако все равно грустно, если не сказать больше, что ее на работе время от времени мнут чужие руки, что с охотой или без с кем-то вяжется, и хотя мне совсем нет угрозы выращивать чужой генетический материал, но вот это дикое наследие очень уж дает о себе знать и очень даже портит настроение…
Она внимательно посмотрела на меня поверх края вазочки:
– Ты что-то посерьезнел… даже помрачнел. Что-то случилось?
Я указал взглядом на участок дороги в трех-четырех шагах. Туда с дерева слетел воробей, внизу по асфальту ветерок лениво гонит пару длинных ярко-желтых волос, блеснули на солнце так ярко, что сразу вспомнил легенду о золотых волосах Изольды.
Воробей торопливо подхватил сокровище, то ли женские, то ли из театрального реквизита, и, часто-часто хлопая крылышками, стремительно взлетел и пропал в тугом переплетении веток.
Помню, в детстве я сидел на крыльце деревенского домика у дедушки, грелся на весеннем солнышке, а с крыши то и дело торопливо слетали две птички, воробьи, наверное, и спешно собирали на дорожке сухие травинки.
Я поразился, с каким азартом они перебирают их, выхватывают подходящие по длине, и, часто-часто трепеща крылышками, взлетают под крышу. Дедушка сказал, что там вьют гнездо, а потом в нем выведут птенчиков.
Как-то я взобрался по лестнице и заглянул в укромное место, прежде всего поразился, как умело эти крохотные птички сплели гнездо из травинок, очень удобное, уютное и теплое.