Рассыпанные искры
Шрифт:
Он не походил на других рабби: особенный случай, особенная судьба… Но почему ему оказывалось предпочтение? Откуда такие привилегии? Что сделало его таким? То обстоятельство, что он являлся потомком Межиричского Маггида? Или же он почти с самого начала представлял собой реальную силу, с которой другие лидеры движения вынуждены были считаться? Учитывались ли какие-то другие соображения, и если да, то какие именно?
Факт остается фактом: популярность его постоянно росла. Об этом заботились фанатичные сторонники Рижинца. Легенда о нем властно притягивала к себе массы, пленяла их воображение, утоляла жажду грандиозного и величественного. Его биография поэтизирована рассказчиками из народа: они превратили ее в житие святого, пророка и царевича в Израиле. Говорят, его душа была в числе четырех, возвращенных
Сам Рижинец утверждал, что побывал на земле трижды. Первый раз — юным царевичем в Иудее, затем — молодым жрецом Храма. Нынешнее пребывание — третье.
Однажды, когда ему было не то 5, не то 10 лет (мнения расходятся), в присутствии его могущественного покровителя, рабби из Апта, ритуальный пояс мальчика развязался и упал на землю. Старый цадик наклонился, поднял его и опоясал стан отрока, промолвив: «Вот как выполняется заповедь глила — препоясать свитки Торы».
По другому случаю он сказал: «Рижинец не забыл ничего из того, чему ангелы научили его до рождения».
Неужели именно оттого в детстве он отказывался учиться? Его домашний учитель жаловался, будто именитый питомец не слишком преуспевал в науках. Можно ли приписать отсутствию интереса или честолюбия отказ юного Исраэля читать книги и готовить уроки? Сомнительно. Скорее наоборот — налицо чрезмерное честолюбие и желание добиться максимального успеха наилегчайшей ценой. А заодно и стремление доказать, что Тора получена им «прямо от Бога». Вскоре его самоуверенность разрослась настолько, что он открыто отрицал необходимость учиться. Что бы он ни сделал и что бы ни сказал, признавалось значительным и заслуживающим внимания: ведь это Рижинец! Моше из Савраны он показал свою конюшню и с гордостью поведал об изумительных жеребцах. Набожные и благочестивые посетители пришли к единодушному заключению: «Все эти разговоры о лошадях — аллегория. В действительности Рижинец подразумевал небесную Колесницу — символ мистической связи Создателя с созданиями».
Его более официальные беседы, довольно редкие, не блистали учеными рассуждениями: несколько комментариев к Торе, несколько простых выводов из Мидраша и книги «Зохар»… Запоминались главным образом его афоризмы. Например: «Как отличить молчащего мудреца от молчащего дурака? Мудрецу молчание не в тягость». Или: «Взгляните вокруг себя. Произведения искусства повсюду лелеются, охраняются, прославляются, в то время как человек — шедевр Господень — лежит во прахе». Даже самые пылкие его поклонники признавали, что сила Рижинца коренилась в специфике личности, в индивидуальности и что влияние рабби на других людей обеспечивалось самим эффектом его присутствия, а не ученостью.
Некий Яаков-Йосеф из Кореца поведал ему о своем намерении устроиться школьным учителем в дальней деревне. «Что? — воскликнул Рижинец. — Еще один школьный учитель? Нет. Я хочу, чтобы ты стал богачом». И так непоколебима была вера хасида в своего рабби, что он пустился в торговые операции и через несколько лет скопил огромное состояние.
Не заключалась ли тайна Рижинца в умении возводить людей к самому пределу их возможностей — а порой и за эти пределы? Возможно. Тогда зачем он нуждался в парадной мишуре? Баал-Шем, обитавший в бревенчатой лачуге, несравненно глубже затронул души своих единоверцев. Показное богатство Рижинца на деле должно было коробить многих посетителей. Но получалось наоборот. Чем богаче он становился, тем больше бедняков стекалось к его двору. Что привлекало их? Любопытство? Вера в духовное очищение? Эскапизм? Любовь и поклонение перед Рижинцем изобличали их потребность в личности, заслуживающей восхищения. Вероятно, они хотели убедиться, что еврей может жить по-царски: для них он был отражением минувшего величия, воплощенным продолжением достославной древности. Он напоминал им, кем они были когда-то. Столько нищеты скрывалось за каждой дверью, столько страха хранилось в каждом сердце, что хватало одного взгляда на еврея — коронованного счастливца. Он был их праздником. Его эксцентричности подыскивали убедительные оправдания. «Бедный рабби, — вздыхали люди. — Под царской одеждой носит он власяницу. Мы чествуем
И он был горд. Так же, как и его отец, рабби Шолом-Шахне, внук Маггида из Межирича.
Коцкий рабби говорил: «Бог обитает всюду, куда Его пускают». Шолом-Шахне считал: «Бог там, где нахожусь я». Шолом-Шахне будто бы ответил Баруху из Меджибожа, предложившему ему объединиться и совместно править миром: «Благодарю, но я отлично могу справиться сам».
В этом отношении Рижинец действовал по-отцовски. Властный, надменный, он не выносил никаких противоречий. Раздражать его было опасно. Он предупреждал: «Тот, кто худо говорит обо мне, — богохульствует и будет предан херему и в этом мире, и в том». Человек, вызвавший у него раздражение, мог потерять здоровье, средства существования, жизнь наконец.
Однажды он уговаривал купца увеличить сумму пожертвований, отпускаемых на благотворительные нужды.
— Рабби, — возразил тот, — я не вмешиваюсь в твои дела, пожалуйста, не вмешивайся и ты в мои.
— Ну-ну, — сказал Рижинец, — посмотрим.
Купец обанкротился.
Существует другой вариант этой истории:
— Если ты не передумаешь, — предупреждал Рижинец, — недолго тебе оставаться богачом.
— Тогда ты недолго останешься рабби, — последовал ответ.
— Ну-ну, — сказал Рижинец, — посмотрим.
И несчастный богач разорился.
Своим поклонникам, в чисто хасидской манере проталкивавшимся к нему, он заявил: «Почему вы все хотите ко мне приблизиться? Разве недостаточно быть со мной в одной комнате, под одной крышей, под одним небом?»
Когда умер Сераф Ури из Стрелиска, его последователи пришли к Рижинцу и упрашивали его стать их рабби. «Если хотите остаться, — молвил он, — оставайтесь. При одном условии: научитесь читать молитвы тихо и с уважением».
Ребенку, расплакавшемуся из-за того, что у рабби нет шести крыльев, как у ангелов в Талмуде, он ласково заметил: «Не плачь, ведь они у меня есть. У меня же шесть сыновей».
И все же, несмотря на славу и богатство, жизнь его была отмечена печатью трагедии. Сын, сбившийся с пути. 22 месяца, проведенные рабби в тюрьме. Побеги, лишения, годы сомнений, бремя ответственности. Подобно своему деду и своему отцу, он умер молодым. О первом он сказал: «Он спустился, сделал то, что должен был сделать, и ушел. К чему здесь задерживаться?» Он тоже решил жить как можно интенсивнее и насыщеннее и — не задерживаться.
Он обручился в 7 лет, женился в 13, а в 16 взошел на престол раввина. В 40 лет Рижинца арестовали и посадили в киевскую крепость, заподозрив в государственной измене и соучастии в убийстве. Обвинение было туманно сформулировано как участие в заговоре, имевшем целью провозгласить его «еврейским царем», а также в убийстве двух осведомителей. Одновременно были взяты под стражу 80 других именитых евреев.
Еврейская община содрогнулась от ареста Рижинца. Все было пущено в ход для его освобождения. Священников просили ходатайствовать о помиловании. Министрам подавали петиции, губернаторам предлагали взятки. Сам император обратил внимание на эту шумиху. Всероссийский самодержец, заинтригованный личностью «Еврейского царя», приказал доставить его к себе. Утверждают, будто в тот момент, когда государь уже был готов освободить Рижинца, их взгляды встретились, и царь решил, что у арестанта «глаза революционера». Он приказал вернуть его в камеру-одиночку. Хроники говорят, что августейший узник часто рыдал, «но никогда не делал этого в присутствии посторонних».