Растопив лед недоверия...
Шрифт:
Он медленно уронил листок и закрыл за собой дверь.
Его пикап уже выезжал на дорогу, когда Джозеф понял: что-то не так. Обе патрульные машины и три пожарных пронеслись мимо.
Подъезжая к своему дому, он почувствовал тяжелый запах дыма, а вскоре увидел языки пламени. Еще до того, как прибыл на место, Робертс знал, что произошло. Несколько кубометров досок, которые он привез неделей раньше, догорало вместе с тем, что осталось от дома Ханнонов.
– Все сгорело, шериф, – коротко обрисовал ситуацию начальник пожарной бригады.
– Пожар похож на случайность? –
– На первый взгляд я бы сказал, что все было полито бензином, поэтому сгорело быстро и дотла. Мне очень жаль, шериф. Мы, конечно, все изучим. Закон есть закон, но это поджог, сомнений нет. Вас хотят запугать, – заверил его пожарный. – Будьте внимательнее, – предупредил он. – Скорее всего, история на этом не закончится.
Оба полицейских были несколько ошарашены последними событиями. Забравшись в машину, они отбыли, оставив шерифа стоять на пепелище того места, которое могло бы стать его домом. Никто из них не задал ему вопроса о листовке, но он видел на их лицах один и тот же вопрос: «Вы виновны?»
Люди из отдела внутренних расследований задавали ему этот вопрос не одну дюжину раз, прежде чем окончательно утвердиться в своем мнении. А сколько раз он сам себе его задавал…
Джозеф оглядел царящий разгром слезящимися глазами. Сейчас он неспособен был принимать какие-либо решения. Он просто забрался в трейлер и заснул мертвым сном.
Мария провела день, занимаясь счетами и пытаясь найти деньги, чтобы расплатиться за грузовик и термостат. Сначала она была вне себя от ярости, оттого что он предположил, будто она играла с ним в какую-то грязную игру. Он не верил ей! И еще она злилась, потому что Джозеф не рассказал ей о женщине, чей портрет был напечатан в листовке.
Рейчел Эндрюс. Был ли Джозеф в ответе за ее смерть? Ведь Мария чувствовала, что Джозеф Робертс пережил какую-то трагедию. Она поняла, что эта женщина и была той козырной картой, которую раскопали Лайтнеры. Они предупреждали ее, но она проигнорировала предостережения Томми.
Нет, она ни в чем не была уверена.
До встречи с Джозефом ее жизнь была размеренна и спокойна. Иногда ей бывало одиноко, но Мария не позволяла хандре одолеть себя.
Наконец признавшись себе, что она влюбилась в Джозефа, Мария поняла, что, если потеряет его сейчас, ее ожидают новые страдания. Она лишь начинала верить в то, что ее будущее еще может быть счастливым. В глазах Джозефа ей виделся луч надежды, который согревал ее последние несколько дней.
Взяв себя в руки, Мария поехала забрать Сэма. Ее мать жила совсем недалеко. Если Мария начнет плакать, то слезы даже не успеют высохнуть, и придется объяснять матери их причину.
Безусловно, десятки телефонных звонков уже поведали ей о том, какое платье было на ее дочери и с кем она была на празднике. Марии не хотелось говорить матери о своих отношениях с Джозефом и как далеко они зашли. Или о Рейчел Эндрюс.
Чувство, которое она испытывала к Джозефу, было сильнее, ярче, чем любовь к мужу. Может быть, она просто стала старше, чувственнее. А может быть, потеря мужа в таком молодом возрасте обострила ее чувства.
Подъезжая к дому матери, Мария с горечью думала, как он только мог поверить, что она помогала Томми
Въезжая во двор, Мария знала, что сейчас ее будут разрывать на части мать и сын. Сэм бросился к ней навстречу и крепко обнял.
– Бабушка дома? – спросила она, целуя его.
– А где ж еще? Ни на минуту не может отойти от телефона. Ты была главным предметом обсуждения все утро. Я слышал о каком-то платье, которое ты надела на танцы, – важно заявил Сэм. – Иди к ней. Только недолго, ладно, мам?
Мать, как всегда, сидела у телефона на небольшой кухне, сверкающей чистотой. Увидев Марию, она тут же положила трубку.
– Да уж, эта ночка прошла довольно бурно, – сказала мать.
– Доброе утро, мам, – ответила Мария, целуя ее в румяную щеку.
– Что за платье ты надела, милая? Я не припоминаю, чтобы ты покупала нечто подобное тому, как мне описали.
– Я купила его год назад, но оно казалось мне слишком коротким и узким, – объяснила ей Мария.
Мать кивнула.
– Так я и думала. А что там за история с шерифом? Я уже неделю только о вас двоих и слышу от своих кумушек. То он покупает тебе термостат, то вы появляетесь вместе на празднике Дня основания… Ты же не бывала там со времени смерти Джоша. Да и Сэм без остановки говорит о нем.
Мария покачала головой.
– Мне кажется, ты и так уже все знаешь, мам. Даже можешь рассказать мне пару фактов, о которых я не имею понятия.
Мать лукаво взглянула на нее.
– А о пожаре ты уже слышала?
– Пожар? – удивилась Мария.
– Я только несколько минут назад узнала об этом. – Она была довольна, что может сообщить дочери какую-то новость. – Начальник пожарной бригады сказал, что это поджог. Кто-то облил все бензином и бросил спичку. Для Томми и Рикки дела складываются не слишком хорошо, правда? – Она вздохнула. – Все заметили, что Томми пришел на танцы позже остальных. Не надо быть гением, чтобы связать одно с другим. Ты ведь не сказала бы, что шериф глуп?
Мария пожала плечами.
– Мам, шериф Робертс умен и с хорошим чувством юмора. К тому же он высок, темно волос и довольно привлекателен. Хотя думаю, тебе уже об этом сообщили. Он любит Сэма. Может быть, он слишком серьезно относится к работе, но это почти единственный его недостаток. Боюсь, я влюбилась в него по уши. Но он такой же, как Джош.
Выражение лица матери было как нельзя более серьезным, когда она посмотрела на дочь.
– Если что-то случилось один раз, это вовсе не значит, что то же самое произойдет снова. Если ты считаешь, что этот мужчина тебе подходит, не раздумывай. Хватай его и держи.
Мария была поражена.
– Но ведь он для здешних никто, мам. Ни Лайтнер, ни…
Мать только нетерпеливо хмыкнула и перебила ее:
– Он шериф, детка. Через десять лет никто даже не вспомнит, что он приехал из Чикаго. – Она взяла дочь за руку и посмотрела ей в глаза с нехарактерной для нее тоской. – Я знаю, каково потерять любимого человека… Но мы с твоим отцом прожили вместе много счастливых лет… Ты тоже заслужила это, Мария. Ты и Сэм оба заслуживаете лучшей жизни.
Мария не могла прийти в себя от услышанного. Первый раз мать так говорила с ней, и она почувствовала, как рухнула между ними стена отчуждения.